Против течения на велосипеде

А Саша всегда хотел играть на скрипке, украдкой заглядывал он в класс, где учились начинающие скрипачи. Больше всего он любил слушать под дверью кабинета, где играли ученики старших классов, ведь у них получалось намного лучше, чем у малышни. Как манил его этот загадочный, лёгкий инструмент из благородного дерева, как бы ему хотелось хоть на минуточку взять его в руки и едва коснуться струн этим волшебным, словно живым смычком! Волнующая, тонкая мелодия скрипки серебряной змейкой проникала ему в самую душу, и, словно утро просыпалось внутри, разливая свой тёплый свет. И вместе с этой скрипкой он слышал, как жужжат пчёлы в цветущей яблоне их сада, как капает роса с травинок, как скрипит калитка, когда мама возвращается домой с ночной смены, и вот он бежит к ней по длинному коридору большого дома, звонко шлёпая босыми ногами по деревянному полу…

А мама любила баян:

— Далась тебе эта скрипка! Будешь пиликать, как дурачок! И вообще, я петь люблю. А как под скрипку петь? Решено: баян.

Саша бросил музыкальную школу, когда до окончания оставался всего год. Теперь баян, стоит у нас дома между стеной и шкафом, словно провинившийся, собирая пыль на свой чёрный футляр. И некуда от него деться, и радости нет играть на нём. Порой подкрадывается какая-то щемящая сердце жалость к нему, как к лётчику, которому врачи запретили летать: и в небо нельзя, и на земле уже нет ему места.

Папа как никто другой из собравшихся понимал Сашу, ведь в своё время родители тоже отдали его в класс баяна против его желания. Папа тоже забросил баян, а вот на гитаре, которая была ему по душе, научился играть сам.

Он подтянул струны, сначала полились неторопливые переборы, а потом и одна из моих любимых песен «Бригантина» про капитана, «обветренного, как скалы» — мне иногда кажется, если бы папа был моряком, он был бы именно таким, как в этой песне. Рэму надоело слушать наш концерт, его внимание отвлекла то ли кошка, прошмыгнувшая за оградой, то ли птица, и он побежал за гараж, поближе к забору, держать оборону. У гаража расположилась дружная компания велосипедов. Сашин старенький «Mongoose» — настоящий американец, купленный больше десяти лет назад в классном спортивном магазине, за всё это время ни разу он не подвёл своего хозяина. Жекин велосипед без единого намёка на то, что принадлежит он девушке: нет ни зеркала, ни навесной сумочки-бардачка, ни яркой бутылки для воды на раме: из всевозможных аксессуаров только фонарь для езды в темноте и пара вытертых кожаных беспалых перчаток, надетых по обе стороны на грипсы руля. Мой — самый грязный, поскольку сегодня я опрометчиво быстро пронеслась по луже, забрызгав раму, крыло и свои леггинсы почти по пояс. А вот этот самый аккуратный с чистыми протекторами и ещё новенькими, ничуть не потёртыми неопреновыми ручками на руле — папин. Папа катается редко, после дождя старается вообще не выезжать, бережёт его, словно тот из хрусталя. Этот велосипед — подарок папе на день рождения. Мы не долго раздумывали, что подарить ему на юбилей в прошлом году, и спорить не пришлось — все сошлись во мнении, что велосипед — это то, что надо. У всех нас есть, а у папы нет. До сих пор.

В юности папа занимался в велосекции, тогда ещё не было такого разнообразия велосипедов, как сейчас: «Уралы» с тоненькими шинами, спортивные, у которых руль загнут и потому похож на рога, «Салюты» да «Школьники» — это уж совсем для маленьких. Папа катал нас с Женькой, рассаживая кого на раму, кого на багажник. И хотя рама была жёсткой, и не на шутку впивалась в зад, мы сидели, не ёрзая, и, казалось, дышали тише, чем обычно, такое это было счастье ехать с папой на велосипеде!

Потом папа научил кататься и нас, и однажды мы даже ездили втроём на дачу. Мама велосипеда боялась, будто он мог сбросить её, как ретивый конь, а то и вовсе лягнуть. И все наши мечтательные рассказы о скорости, о ветре в ушах и свободе, все уговоры научиться кататься разбивались о мамино категорическое «Нет». Позже по неопытности и доверчивости я выменяла крепкий папин «Урал» на старый разболтанный «Салют» с «восьмёрками» на обоих колёсах лишь потому, что он был чуть меньше «Урала», имел дамскую раму и пластмассовые красные цветочки на руле. Я ездила на нём недолго, и даже уже не помню, как сложилась его дальнейшая судьба, но папа больше не катался и нового велосипеда себе не купил. Я вообще не знаю, покупал ли папа тогда что-нибудь себе. Сколько я его помню, он всегда делал что-то для меня, для Женьки, для мамы и для её мамы, для дедушки, для друзей и соседей, и для знакомых, которые сейчас так редко звонят, а когда и звонят, то обычно просят одолжить инструмент или перевезти что-нибудь тяжёлое, — словом, он жил для других, а на себя самого уже не оставалось ни времени, ни денег, ни сил, ни совести…