Против ветра! Русские против янки

Скрежет тормозов. Склизкая насыпь. Люди, еще недавно лишь чуть помятые, в мгновение ока обращаются в изгвазданные по уши фигуры. Чехлы долой! Ричмонд нашел достаточно флагов, которые теперь, освященные вражескими пулями, превратятся в боевые знамена.

Всадник — мундир внутреннего охранения, в руке карабин.

— Они разрушают пути… — и зачем-то прибавляет: — Я здешний учитель.

В бинокле — суетящиеся во влажной мороси синие тени.
Янки еще не врылись в землю… Значит — атака. То, что у него под командой вместо бригады, похоже на прусский ландвер времен Блюхера: «умеют исполнять два маневра — беспорядочное наступление и безудержное бегство». Что ж, можно испробовать первое. Знамена вперед. Строить линию. Странно, что вбитая в Морском корпусе шагистика пригодилась. Теперь…
Пули свистят не страшней тяжелых снарядов. И вообще, для русского моряка ходить в штыковую — нормально. Бирилев ходил, десять пушек взял на штык под Севастополем. Вот рядом рухнуло знамя… кто-то поднял.

— За мной, за мной! В штыки!

Борегар рассказывал про Булл-Ран — первую битву, в которой с обеих сторон сражались неопытные, неорганизованные армии. Если наступающие остановятся, значит, побегут. До штыков не дойдет, но если янки покажут тыл, тогда и настанет пора стрелять. В спины. А пока… Знамя упало. Рядом — инерция сильного тела. Офицер — на вороте по звезде с каждой стороны — бросает поводья, ловко соскакивает с коня. Сущий кентавр!

— Генерал говорит — ваша бригада покрыла себя славой. Наступаете, как ветераны…

Подхватывает знамя, сообщает:

— Майор Тарлтон. Откомандирован в ваше распоряжение…

И падает навзничь. Шелк опадает вслед за ним, к древку не тянется ничья рука… Если его никто не подхватит, бригада побежит. Пока люди видят знамя бригады — они идут за ним. Без знамени останутся сами по себе. Отдельные полки, роты, солдаты. И им станет куда труднее делать шаг в бесконечность, пропитанную тающим на лету снегом и пулями.

Древко словно само в руку легло, зато полотнище оказалось неимоверно тяжелым. То ли от падающей с конфедеративно-серых небес влаги, то ли от крови тех, кто нес его в начале пути.

— За мной!

Удар. Наплывающая тьма. Чьи-то руки, понесшие знамя с Андреевским крестом дальше. Там, впереди — две блестящие полоски металла. Полотно железной дороги. Широкое. Русского стандарта!

Чарлстонский эшелон прорвался в город, скотосбрасыватель отработал по назначению: пытавшиеся отвернуть примерзшие гайки северяне с путей кеглями полетели. Из окон и с платформ стреляли на обе стороны, словно люди в синем были бизонами. У бизонов не бывает карабинов Шарпа? Тогда это казалось безразличным. Отцовский «кольт» снова выплюнул четыре заряда. Потери? Да, есть. Отправятся с этим же поездом в Чарлстон. И раненые, и убитые. Но пушки уходят на позиции — те позиции, о подготовке которых она столько читала. Те позиции, на которые в полном порядке отступила истрепанная армия. Армия, которая не удержалась бы, не пронесись над траншеями и блиндажами шелест тяжелых снарядов.

И было — как во сне. Серо-ореховый строй, и президент, неизменно элегантный, неизменно галантный… Руку он все-таки поцеловал! Три дня прошли в делах и почестях. Ее и ее эшелон спасло ополчение. Она — спасла армию. Армия спасла столицу.

На третий день после победы вышли газеты с подробностями. Там — плачьте! — списки погибших. Неполные, ох и неполные. Там — гордитесь! — описания подвигов. Понадобились… Почему? Но там было и другое. Необычное. Необъяснимое. На убитом одноногом янки были найдены бумаги. Приказы. Непостижимые. Страшные, достойные Аттилы.

Ворваться в Ричмонд. Сжечь город. Убить президента. Перебить его кабинет и несколько иных жизненно важных для Конфедерации персон… Убитого звали Ульрик Далгрен, адмиралу Далгрену, недавно изгнанному с поста командующего Южно-Атлантической эскадрой за провалы в деле морской блокады Юга, он приходился сыном. Может быть, поэтому среди жизненно важных лиц значился и «военный преступник, русский капитан Алексеев».