Против ветра! Русские против янки

— Так что, Евгений Алексеевич, кого на досмотр пошлете? Из механических кого?

Молодой капитан — леди с «Винчестера» одобрили бы блондина в черном сюртуке, да сквозь щель рубки немного разглядишь, даже в бинокль — одну руку заложил за пояс, другую вскинул в жесте нарочитого удивления.

— А вы, Дмитрий Иванович, разве по-английски разучились уже?

— Так у меня язык-то того-с. Портовый. Капитанам трампов — куда как сойдет, а тут… Боюсь, обходительности не хватит.

Алексеев ощутил мгновенное колебание. Выбор… Нет. Решил себя приспосабливать, а не переделывать, — стоит приспособить и остальных. Таких, какие они есть. Опять же, никак нельзя выказать недоверие офицерам из унтеров. После боя за остров Морриса на корабле установилось взаимное уважение без счетов, кто благородие — но с нижних палуб, а кто сверху, но лямку от рядовых тянет… А еще заслать к просвещенным именно этого мокрого прапора — хочется, хоть лопни! Просто ради того, чтоб они послушали смесь каролинской тянучки с солидным поморским оканьем…

— Трамп, пассажирский — какая разница? Или вам сегодня нездоровится? Тогда, конечно, ступайте к доктору. А партию и Гришин сводит.

То есть — еще один бывший унтер с солдатским Георгием. Расклад обозначен, и следует ожидаемое:

— Никак нет, я здоров. Теперь же веду партию…

И вот шлюпка уходит… Стоит взяться за трубу — поглядеть на лица англичан. Вот партия поднялась на борт. Встречают… Партия разделилась: часть лезет внутрь корабля, начальник отправился проверять судовые бумаги. Жаль, стены капитанской каюты никакая линза не возьмет!

Но вот — матросы поднялись снизу. Появился и мокрый прапор, за ним капитан-британец — ох и злой! Говорит зло. Десант берет ружья на изготовку. Что-то не заладилось? Ладно, мы своих не бросаем, если что, разберемся на борту. А пока — грубить, так грубить — под носом непослушного корабля чертит полоску фонтанчиков «кофемолка».

Между тем мокрому прапору приходилось несладко. Нужно было решать… причем поперек начальства. Вот она, запись в судовом журнале:

«Отпущен под выкуп в пятьдесят тысяч фунтов стерлингов, подлежащих выплате после войны, о чем составлен надлежащий протокол…» А вот и сам протокол. Капитан подсовывает бумаженцию так, чтобы в глаза бросалась подпись капитана первого ранга Бутакова. И ведь не знает, зараза, что на «Невском» сжимает и разжимает кулаки всего лишь мичман.

Но, помимо этой записи, есть и иная — в грузовой декларации. Которая гласит, что основной частью груза парохода «Сити оф Балтимор» являются предметы снабжения гарнизонов британской Вест-Индии. Продовольствие, амуниция, обмундирование, всякая всячина, потребная в гарнизонном быту. И, в дополнение к военному грузу, — больше ста пассажиров. Их, как и команду, по морскому закону нужно или брать себе на борт, или отпускать вместе с кораблем. Почему командир «Осляби» предпочел вариант с выкупом, обычно применяемый к судам, пусть и неприятельским, но несущим только пассажиров или нейтральный, ничем не вредный воюющей стороне груз, — ясно. Почему военный груз поместили на грузопассажирский корабль, на котором немало женщин и детей, — нет.

Мокрый прапор вздохнул. Раз решение принимать ему, так все будет строго по уставу. Ну или по трактату — какая, собственно, разница? А капитаны пусть потом сами разбираются — кто больше прав.

— Дрянь у вас машина, — сообщил англичанину Дмитрий Иванович. — На приз не годитесь. Потому — сажайте пассажиров и экипаж в шлюпки, свозите на борт… крейсера. Ясно?

Даже на чужом языке не вышло назвать корабль фрегатом. Фрегат — это паруса, наполненные ветром или свисающие, и пушки в две палубы, и линьки с плетками, не без них. Теперешний «Невский» — дым, стелющийся по крыше каземата, бурун, чуть-чуть не захлестывающий низкий нос на экономическом ходу, и плещущий чуть не до каземата — на полном. Ну и, после царского-то указа, — человеческое обхождение с матросом. Порка — только по суду, мордобой отменен… Ну, кое-кто решил, что под это дело можно и загулять. А что молодой командир грозится судом — так молодой, добрый! По мордам никого ни разу не обидел! Не Степан Степаныч Лесовский, царствие ему небесное, тот был суров…