Противоборство Тьме

Секунды тянулись медленно, ничего не происходило. Прошла минута, на месте падения Гинденбурга пылал костер, высотой в несколько десятков метров. А потом…

Потом грянул взрыв.

Сначала в небо ударил огромный столб света, диаметром, наверное, с километр, не меньше. Сверкнуло так, что на какое-то время я полностью ослеп. Хорошо еще, что вспышка все же не направлена в стороны, иначе это было бы последнее зрелище в моей жизни.

Упал на колени — и в этом повезло, потому что через секунду на мир обрушилась ударная волна. Если бы я встретил ее стоя — меня просто разорвало бы на части. А так — всего лишь контузило и откинуло назад метров на десять, сильно приложив о землю и протащив по поверхности приличное расстояние.

Очнулся не сразу, долго лежал, пытаясь сообразить — кто я и где нахожусь. Потом пришла боль. Дикая боль в голове, в глазах, в ушах, в спине, во всем теле. Какое-то время не мог понять, почему так светло, затем сквозь белые пятна стали проступать окружающие объекты — зрение потихоньку приходило в норму.

Я нашел в себе силы кое-как подняться на четвереньки. Перед глазами по-прежнему видел целый набор скачущих радужных кругов, в ушах стоял однородный громкий гул.

Куда идти, что делать? Я оказался полностью дезориентирован. Не знаю, что бы предпринял дальше, может быть, так и сидел бы на земле, но тут поле зрения попал темный силуэт идущего человека.

Почему-то я был уверен, что это Ханс. А кто еще мог тут так спокойно разгуливать? Тем более сейчас. А Краузе… наверняка спасся самым невероятным способом и теперь идет, чтобы помочь мне.

Человек подошел ближе, наклонился, потом присел рядом. Теперь я смог рассмотреть, что это магистр Эльдар.

— Ты не Ханс! — сказал я, но не услышал ни звука.

В ушах все также звучал только надоедливый гул.

Магистр покачал головой и что-то произнес. Я видел, как губы шевелятся, но не мог разобрать ни слова. Теперь уже я затряс черепушкой.

— Ничего не слышу! — очень странно говорить, совершенно не воспринимая на слух собственных слов.

Лекарь нахмурился, холодные руки легли мне на виски, серьезные глаза сосредоточенно зажмурились. Я почувствовал мощный прилив энергии, все болевые ощущения как ветром сдуло. Тут же прояснилось зрение, понемногу восстановился слух. Я словно вынырнул из-под воды — монотонный гул исчез, появились отдельные звуки.

— Так лучше? — спросил Эльдар.

— Спасибо, магистр, — прошептал я, — Как вы здесь оказались?

— Прилетел утренним рейсом. Встретил генерала Хартмана. Он рассказал мне про Ханса и про одного глупого молодого человека, что остался возле эпицентра взрыва. И вот я тут.

Я поднялся на ноги, пытаясь осмотреть недавнее поле боя. Там образовалась… нет, не воронка. Я бы назвал это кратером. Гигантский кратер, несколько километров в диаметре. Оттуда шел ощутимый даже на таком расстоянии жар. Глаза еле выдерживали слепящий свет.

Отвернувшись, обессиленно опустился на землю. Никто не мог выжить в таком взрыве. Думаю, большую часть врагов взрыв просто испепелил, превратил в ничто. А другая часть умерла менее возвышенно — была разобрана на части ужасающей по мощи ударной волной.

— Нет больше Ханса, — выдохнул я, сам с трудом осознавая смысл сказанного.

— Да, Глеб. Он ушел достойно, — согласно вздохнул Эльдар, — Спас нас от войны. Избавил себя от печальной участи.

— Что вы имеете в виду? Какая еще участь?

Чувствовал себя опустошенным, не осталось ни слез, ни печали, вообще никаких эмоций. Только засохшая кровь из ушей и носа, и полное безразличие к самому себе.

— Не знаю, стоит ли рассказывать… — магистр на секунду задумался, — Но теперь, мне кажется, уже все равно. Ханс Краузе был болен, серьезно болен. Неизлечимо.

— Чем? — опешил я.

— Опухоль мозга.

— Неужели даже вы не могли помочь?

— Магия не всесильна, Глеб, — невесело усмехнулся пожилой целитель, — Это всего лишь инструмент. И, как у каждого инструмента, у магии есть определенные ограничения. Опухоль в мозгу Ханса слишком велика, и ее рост продолжался. Полностью неоперабельно. Мне удалось лишь на некоторое время притормозить развитие болезни, временно купировать разрушение мозга. Но эти чары приходилось постоянно поддерживать.

— Вот почему мы столько времени проторчали в Берлине…

— В том числе и поэтому.

— И сколько… еще времени это могло продолжаться?

— Можно рассчитывать на полгода, возможно год. Но ты должен понимать, Глеб, что это был бы год увядания. Постепенное разрушение мозга, утрата способности мыслить здраво, провалы памяти, вплоть до полного распада личности. И я еще молчу про боль. Я уже отмечал первые признаки регресса, неужели никто больше ничего не заметил?

Я уныло понурился, задумавшись. Теперь, с новым знанием, можно объяснить многие проколы и неудачи вундертим.

— Мы слишком верили в него, магистр. Никто не решался даже допустить мысль, что Ханс может ошибаться. Мы… любили его.

— Я знаю, Глеб, и он тоже это знал. И очень боялся стать посмешищем. Краузе уже с трудом читал людей, ошибался в расчетах, допускал ошибки в стратегическом планировании. А дальше было бы еще хуже. Поэтому я и говорю, что он нашел способ уйти достойно.