Противоядия

Я встаю сегодня утром с горечью, с жутким чувством какой-то испорченности. Все исковеркано. К счастью, есть моя жена и моя дочь. Это как если бы мы прижались друг к другу. История и ее угрозы достали нас в нашем убежище. Ну да, мы же это знали. Мы знали, что так и будет, но знали это недостаточно. Я только что сказал, что мы жили под угрозой. Увы, это гораздо больше: очень многие люди на свете живут в несчастье и катастрофе, мы и сами живем в медленной катастрофе изнашивания и деградации. У меня такое чувство, что все пропало, все безвозвратно. Начиная с 1966-го, 67-го, 68-го, 69-го годов. Нынешние молодые французы живут в тревоге и страхе, будущее неясно, как никогда. Они больше не веселы. Чем больше говорят о молодости, тем меньше ее у молодых. Они не знают, что это такое, что это было. Мы же, те, кто по-старше, живем в ностальгии и меланхолии. И не только это: мы уже не знаем, за что цепляться, потому что мы ведь за что-то цеплялись. Молодежь не знает, что можно было цепляться за вещи. Неопределенность — их удел. Искусство, культура—это понятия, которых они не понимают, как и мы сами уже не понимали, что такое Бог, которого мы заменили культурой. Те из нас, кто думает, кто еще может думать, что политика сумеет разрешить проблему, придут в еще большее отчаяние, чем мы. Какой старый, полуистлевший миф — Революция.

А может быть, они будут жить вне надежды и вне безнадежности, в цинизме, равнодушии, как в тоталитарных державах.

Я думал, к примеру, что в Советской России изуродовать человека не удалось. Увы, удалось. Мне это подтверждают очевидцы, которые приходят. Я говорил одному из них, что граждане Советской России могут жениться, не спрашивая, как в народном Китае, разрешения начальника. Что существует любовь. Что существует ярость. Что люди могут собираться, и объединяться, и общаться между собой вокруг стакана водки. Таких очень мало, это сумасшедшие. Родился homo sovieticus. Это конформист, обыватель нового типа, каких можно найти миллионы экземпляров. И раз уж официальной доктриной является марксизм, все эти граждане — марксисты, они странные марксисты. У них нет веры, но нет и неверия в марксизм, они не думают по-марксистски, они не врастают в марксизм, они не обсуждают его. Марксизм—это не ключ к познанию, для них это ключ, который отпирает двери социальной иерархии. Формулы, которые нужно знать наизусть. Чтобы «выдвинуться», нужно быть хорошим активистом: регулярно ходить на собрания партийных и других организаций, сидеть на них и аплодировать, лучше не обсуждая. Быть на виду, быть проворным и старательным. Подчиняться. Проблема истины не возникает. Она не должна возникать. Истина—это идеология. Религия обязывала вас к какому-то духовному опыту, нужно было иметь веру. В марксистском обществе это ни к чему. Если вас заметит ваш руководитель, ваш начальник, ваш секретарь, ибо в каждой ячейке есть секретарь, в каждой организации есть секретарь, вы получаете продвижение. И чем вы усерднее, тем больше награда. Замечают не самого лучшего, преуспевает не самый способный, а самый посредственный, самый тупой, самый дисциплинированный. Таким образом, происходит обратная селекция. Гражданин, которого не видят на разных собраниях, не получит, на-пример, даже паспорта в туристическую поездку за рубеж. Его не знают. Я помню, как сам разговаривал с высокими чиновниками и даже как-то раз с членом правительства великой социалистической страны. Я был ошеломлен общими словами и штампами и чудовищной ложью, которую мне плел этот министр. Человек этот умер, поэтому я могу назвать его имя: это была г-жа Фурцева, министр культуры. Мне казалось невероятным, чтобы могли так лгать. Три года назад она совершенно спокойно утверждала мне, что никогда не слышала ничего о Солженицыне, о Синявском, о Сахарове; что концентрационных лагерей и психиатрических лечебниц в России не существует. У этого министра была переводчица. Ее сопровождали также два человека, которые, по-видимому, знали только русский, но не дожидались, пока переводчица переведет мои слова. Я заметил, что они внимательно записывали лишь то, что говорила их министр. Значит, то, что говорила министр, делалось по инструкции и должно было предстать перед контролирующими организациями. Я понял, таким образом, что министр не хотела меня убеждать, не хотела производить на меня впечатления. Единственной заботой ее было сказать мне вещи, которые бы произвели хорошее впечатление в ее стране и соответствовали полученным указаниям, которые бы подтвердили добрую репутацию г-жи Фурцевой у нее дома. Действительно, говорил мне очевидец, так происходит со всеми, всеми членами партии, всеми чиновниками, от самых нижних и до высочайших ступеней лестницы.