Противостояние

— Таак, — сообразила. — И что? Я совершила преступление, халатность…

— Какую? — спросил сухо. — Есть "допустимые боевые потери" — так называемые "безвозвратные санитарные". То, что произошло, относится к ним.

— Ты знаешь, что произошло? Он шел по минному полю впереди нас! А должна была идти я! Командир!

"И подорваться", — во все глаза смотрел на нее.

— Какой я командир после этого?!

— Какой?! — схватил и перевернул на спину, навис. — Хороший, — процедил. — Вы ушли впятером и впятером пришли. Использовала местного жителя — молодец. Он погиб? Ты причем?!

Лена уставилась на него: серьезно не понимает? Шутит?

— Пойми, ты ни в чем не виновата. Погиб ребенок, очень жалко, но ты в этом не виновата. Твой долг выполнить задание любой ценой, сохранить бойцов по максимуму. Это ты сделала. Остальное… Сантименты, Лена. Твой рапорт — дорога в трибунал, а потом штрафбат. В лучшем случае — пятьдесят процентов — отбросы общества, зеки. Ты знаешь, что может случиться с женщиной в обществе уркаганов?

Девушка побледнела, накрыла рукой глаза:

— Значит, я должна молчать?

— Да. Да! Ты выполнила поставленную задачу. Начальство интересует только это, остальное — твое желание нажить неприятности. Не больше.

— Но я виновата, из-за меня погиб ребенок.

Николай вздохнул, лег и уставился в потолок:

— Это называется "кладбище командиров". У каждого из нас свое личное кладбище, — прозвучало это глухо и скорбно. Теперь Лена нависла над ним:

— Ты о тех, кого не вывел тогда?

— Не только, — погладил ее по щеке. — Нам ставят задачу, мы ее выполняем, но это приводит к неизбежным потерям. Если они минимальны — радуйся. У меня больше батальона за спиной, и каждого в лицо помню, никого не забуду. Виноват? Нет, потому что мы здесь, а не под Москвой, потому что фашисты выдыхаются, потому что не оставлены, а освобождены города и села. Значит я прав, значит, мои бойцы погибли не зря. Больно, когда погибает ребенок, но поверь мне, он тоже погиб не зря. Вспомни, сколько техники было на станции? Вы принесли эти сведения и составы сейчас уже уничтожены. А это значит, что лишние десять, двадцать танков не выстрелят, значит, не погибнет десять, двадцать солдат, значит, будет пусть на двадцать, но меньше похоронок. Одна жизнь, да ребенка и итог — жизнь многих бойцов, плюс ослабление немцев на этом участке фронта. Это армия, Леночка, это война. Оттого что ты берешь на себя несуществующую вину, легче никому не будет, а вот тяжелее — да. Вместо того чтобы действительно помогать, действительно воевать, ты бы тупо погибла. И я за тобой. Я бы просто набил морду полковнику и пошел под трибунал следом. И никто бы никогда не понял, почему я это сделал.

— Значит, я уничтожила троих, — прошептала, цепенея от безвыходности ситуации.

— Или четверых, — положил руку на ее живот.

Лена побледнела, вскочила и оказалась снова на постели в объятьях мужчины:

— Куда?

— За рапортом.

— Его уже нет, — заверил. — На будущее — максимально избегай докладных, рапортов и всего, что так или иначе может навредить тебе и окружающим. Научись просчитывать ситуации, говорить не говоря. Я все понимаю, Леночка, ты женщина, тебя в принципе не должно быть на войне, как ее в принципе не должно быть. Но мы имеем, что имеем. И надо с этим как-то жить.

Дни летели, отщелкивались, как шелуха с семечек.

Приехал корреспондент и журналист, расспрашивал, посматривал, фотографировал. Ему с удовольствием позировали, с не меньшей искренностью отвечали на вопросы и все старались задать свои.

Николай попросил снять его с женой и обязательно выслать фото, что ему клятвенно пообещали.

Потом был концерт. Комбата вызвали общим «просим», зная, что он умело обращается с гитарой и неплохо поет. И он спел вроде бы для всех, но смотрел только на Лену, и она видела и слышала только его.

После неделю батальон гудел в воспоминаниях. Санину вынесли благодарность "за отличное понимание политического момента" — попросту за правильный прием столичных гостей и выдачи им правильной информации. Вышла отличная статья про один из батальонов передовой, с фотографиями бравых солдат. Газету передавали из рук в руки, зачитали до дыр, но даже тогда не пустили на самокрутки.

Двадцать шестого объявили общую тревогу и, батальон сутки ждал наступления немцев, но ничего не произошло. К вечеру объявили отбой и снова, словно ничего не было — тихо и так спокойно, что солдаты, привычные по неделям не спать, не выходить из боя, жить, подтягивая пояса от голода, дурели от сытости, спокойствия и размеренности.

Один раз, когда Лена устроила чтение статей, чтобы занять ребят, шарахнуло прямо у блиндажа — так все только головы повернули, посмотрели, как осыпалась земля. Девушка с пилотки и волос пыль стряхнула, Суслов с плеч, Чаров с газеты и дальше читать начал.

Так прошел май, пришел июнь.

Разведчиков начали чаще посылать на задание. Поползли слухи о наступлении.