Противостояние

И развернулся, в глаза заглядывая, а в них тоска, вина и прощение.

— Значит я прав, — притих, холодно что-то стало. — Куда идешь, когда? —

спросил глухо, пряча волнение, а оно наружу рвется, просачивается в голосе,

взгляде.

— Это тайна Саня. Никому не скажешь?

— Рупор возьму и всем объявлю, — проворчал, и головой качнул. — Ох, Ленка…

Куда тебе? Ты вон по здесь еле ползаешь. Куда опять тебя Иваныч дергает?

— Не должен никто знать о том, понял? — глянула сердито, отвернулась спиной к

нему: ишь, внимательный какой! А сердиться не может — уходить ведь скоро,

встретятся ли еще? Не до ссор и обид сейчас.

— Странно, правда? Жизнь оказалась совсем не такой, как мы себе представляли. А

у многих ее отобрали, взяли и сломали, как веточку… Я хочу, чтобы ты знал: я…

я самый счастливый человек на земле. Мне было дано узнать вас.

И смолкла, невольно выступившие слезы скрывая. А на душе горько и жалко всего:

от своей жизни до его… Но жили правильно, ни себя ни других не пачкая! И как

могли людей и Родину защищали!

Вот только ком в голе встал и не уходит, хоть чем его гони.

Саша уставился ей в спину: слышится или мерещится — она совсем прощается?

— Ты не погибнуть ли собралась, — чуть не схватил за плечо, к себе не

развернул, но помнил, что с ней сотворили, не тронул.

Лена палочку подобрала, покрутила в руках и сломала от волнения:

— Нет. Но это уже не от меня зависит.

— Хочешь, к командиру пойду…

— Нет!…Просто в отряд я уже не вернусь, — добавила тише: и тебя не увижу.

Дроздов все-таки не выдержал, осторожно развернул ее лицом к себе:

— Рассказывай, — потребовал.

— Не могу.

— Я что, болтун?

— Я болтушка — тебе вот выболтала.

— Не крути, мне пытать тебя, что ли? — и стих, увидев, как посерело ее лицо,

замкнутым стало. — Прости. Как рыба нем буду, клянусь — куда идешь?

Лена помолчала и призналась:

— За линию фронта.

— Еее… — Дрозд еле сдержался, чтобы не выматериться. — Ну, точно, сдурел

Иваныч.

— Это не обсуждается, Саша.

— Да ты знаешь, сколько до линии фронта? — прошипел ей в лицо.

— Это неважно, — осекла. Мужчину перекосило, многое бы сказал, но только губы

поджал и взглядом ожег. Выругался в полголоса.

Помолчал, раздумывая, затылок потер, дурея от мысли, что Лене опять предстоит.

— Почему ты? Почему опять ты?!… Ты же жуть какая невезучая. На меня посмотри,

за два года ни единой царапины, а у тебя, что не выход, то панихида: то изобьют,

то ранят, то!… - и рукой махнул в сердцах.

— Ничего со мной не будет.

— Угу, — насупился как ребенок — Лене и смешно и грешно было смотреть на него.

— Честное комсомольское, — чуть по голове его не погладила.

Санечка, хороший ты мой. Ты выживи, пожалуйста!

— Да хоть октябрятское! Отмени!

— Нет! — теперь она разозлилась.

Дрозд понял, что что-то очень серьезное ей поручили и, застонал, затылок ладонью

огладив:

— Ну, мать твою!…

И смолк. Так и сидели молча, друг на друга не глядя. Прощались без слов. Скажи,

что и опять горечь полезет, а ее без того хватает.

— Адрес запомни, — сказал мужчина. — Москва…

— Не надо, — оборвала: тяжело. Призналась. — Не приду.

— Тогда на ВДНХ, каждую субботу, в шесть. Я ждать буду, попробуй не приди.

Лена улыбнулась:

— Забавный ты. Славный. Ладно, приду.

— После войны, — кивнул. И она кивнула:

— После войны. "И попробуй не приди", — передразнила. Тепло на душе и грустно.

Зима…

Вторая зима войны. Должна же она закончиться когда-нибудь? Вот пойдут советские

войска в атаку и погонят немцев до самого Берлина. Весной. Этой.

— В Берлине будешь, напиши на стене их самой высокой: "помни!"

Саня хмыкнул: понравилась мысль.

— Напишу. И ты.

— И я.

Ей было жаль, что с другими она попрощаться не сможет, это было бы слишком

прозрачно для предателя.

— Саша, командир уверен, что в отряде завелся стукач. Я бесспорно болтушка, что

говорю тебе, но ты остаешься, а я ухожу. Будь осторожен и попытайся вычислить

этого… можешь ударить его. От меня.

— Грозно-то как, — усмехнулся мужчина. Информацию Лены он на ус намотал — не

удивила. Нечто подобное он подозревал — уж слишком интересно ребята на засады

напарывались, операции срывались.

— Когда уходите?

— Через сутки.

— Значит, у нас есть еще целые сутки. Богатство, — хмыкнул невесело.

Удивительное существо — человек. Почти два года Дроздов знал Пчелу, и вроде

только понял ее и себя, а уже и расставаться, и на самое главное всего сутки

отмеряно.

— Я не говорил тебе, хотел позже, когда окрепнешь, — оперся затылком о ствол

дерева: гребанная война! Как же она остаточертела! — Выходит, нет у нас этого «позже».

Твоя сестра, Лена, погибла. Осенью, в ополчении, — не стал тянуть.

Девушка застыла, по коже мурашки прошли. Она не ожидала этой новости, не готова

была принять.

Надя? Наденька…

Как же так, как же?…

Лену качнуло, не поддержи ее Саша, упала бы, свалилась без сил на снег и умерла.

— Поплачь, если хочешь.

"А если не могу?"

Так и лежала на его коленях застывшая, застывшим взглядом глядя в гущу леса.

Холодно и пусто было.

Выходило, что у нее никого не осталось. Игорь, Надя, Коля… Всех забрала война.

Даже подругу, которая так и не поняла, что война началась. Даже любимого,

который так никогда и не узнает, что любим.