Противостояние

— Ты можешь. Я не могу! — рявкнул. Лена вздохнула, сообразив, что это он от переживаний, и обняла за шею, зарылась пальцами в его волосах, сдаваясь. Коленька…

Пусть несет раз нравится, если спокойнее ему так, она очень не против. Наползалась и набегалась выше головы — мышцы даже свело.

Семеновский в штаб пришел, Мишка суетился. Лена умылась, Николай рожу зверскую скорчил, увидев ранку на ухе и, карту расстелил:

— Давай.

— Здесь минное поле, — ткнула. — За ним взвод от силы. А вот дальше — ох. Прямо перед нами, ты был прав, бутафория, но пехоты батальон, наверное. За ними пустая деревня. Никого. Между деревней и минным полем, выше, вот! Станция — пять составов. Два с танками, один с гранатами, новенькие, в масле. К одному вообще не подойти — патрули с собаками

Николай на Семеновского посмотрел. Политрук подбородок потер: а ничего картинка.

— Авиацию бы, — сказала Лена. — Грех такой шанс упускать.

— Ну, это не от нас зависит, — задумался Николай и вышел к дежурной связистке. — Штаб давай. Дягилева.

Доложил, выслушал, и карту свернул.

— Все, отдыхать. Я в штаб, — поцеловал Лену и бегом, водителя поднимать.

Миша в комнату заглянул:

— Кушать будем?

— Нет, если только Владимир Савельевич. А мне бумагу бы, Миша и карандаш.

— Понял.

— Что так? — внимательно посмотрел на нее замполит.

— Написать кое-что надо.

— Угу.

Достал из планшета лист, карандаш, положил перед ней. Закурил, поглядывая, что она там царапать вздумала.

"Рапорт" — прочел. Оп-па! Это на кого же?

И бровь выгнул, прочтя следующее вышедшее из-под карандаша: "Я, лейтенант Санина Е.В, довожу до вашего сведения о своем проступке, порочащем честь командира Красной армии. Находясь на задании, мною был использован в качестве проводника местный мальчик лет восьми из опустевшей деревни. Ребенок очень помог в выполнении задания, благодаря ему был сохранен состав группы, но из-за моей халатности мальчик погиб. Я полностью осознаю свою вину. Готова нести ответственность по всем законам военного времени"….

Таак, вот не было комбату печали, — уставился на девушку пытливо: дура, наивная или претворяется?

Потянул лист к себе:

— Это мне деточка.

— Вам?… Ах, да. Давайте подпишу.

— Даа? Ну, ну.

Она подписала, чем вовсе озадачила. Но Семеновский промолчал. Свернул лист:

— Разберемся.

— Я готова понести любое наказание…

— Я понял.

— Мне больше не место…

— И это понял.

Лена уставилась на него: может, она чего-то не поняла?

— Идите отдыхать, Елена Владимировна. Разберемся, — улыбнулся ей, как тяжелобольной. — А может в санбат? Не контузило? — позаботился.

— Нет, — ухо пощупала. — Не болит почти.

— Все равно — отдыхать, — сунул свернутый лист в планшет и встал. — Спокойной ночи.

Семеновский ушел, а она долго еще сидела, раздумывая над его странным поведением. И спать легла — глаза от усталости слипались.

Николай на рассвете вернулся. Только на крыльцо взбежал — политрук окликнул:

— Николай Иванович?

— Да? — обернулся.

— Как там, в штабе?

— Замечательно, — заверил.

Политрук все равно стоит, не уходит, ждет словно чего-то.

Николай понял, что разговор не исчерпан и нехотя к Семеновскому спустился.

— Отделению благодарность, нам, понятно тоже, ну, а фашистам, что заслужили. Думаю, составы с техникой уже благополучно догорают.

— Прекрасно, — покивал и камешек у крыльца попинал.

— Что-нибудь еще?

— А ты к жене спешишь?

Николай понял, что переход на «ты» чреват какой-нибудь отвратительной новостью. Сел на ступени:

— Что у нас?

— У нас нормально, — заверил, рядом присаживаясь. — У тебя, Николай, откровенно хреново.

— Пояснения будут? — насторожился.

Семеновский молча достал рапорт Саниной и подал майору.

Мужчина прочел и затылок огладил: мамочка моя! Что ж ты делаешь, Леночка?

Губы пожевал, вопросительно на политрука глядя. Тот папиросы достал и демонстративно отвернулся. Николай понял — зажигалкой щелкнул и огонек к бумаге поднес. Вспыхнула — пара секунд — только пепел по двору полетел. Поднес Семеновскому к папироске, сам закурил.

— Ребенок она.

Политрук кивнул.

— Потому и показал тебе. Только вот что, Коля, для ее же блага ей нужно повзрослеть. Иначе загремит твоя жена под трибунал, потом штрафбат. А там не только разжалованные, там уголовники, Коля. Порвут ее прямо в окопе. Если в предвариловке не порвут.

У Николая лицо судорогой свело.

— Я понял.

Семеновский кивнул опять, вздохнул:

— Наивная она у тебя, чистая. А мир, Коля, жесток, не для таких как она делан. Задавит он ее, затопчет, а не поймет.

— Мы все продукты этого мира.

— Да, только смотрим на него реально, иллюзий не питая. Так проще с ним ужиться.

— Я все понял, Владимир Савельевич. И… спасибо.

Мужчина похлопал его по плечу и пошел к себе.

Николай разделся, лег к Лене и попытался ее к себе развернуть, она тут же проснулась и попыталась до подбородка укрыться — так и стеснялась его. Посмеялся бы, но не сейчас.

— Лена-а? Ты знаешь, кем был твой брат, кто твой дядя?

Девушка совершенно проснулась от такого вопроса. Подперла щеку кулачком, чтобы лучше Николая видеть, нахмурилась озадаченно.

— Это ты к чему?

— К рапорту, — не стал тянуть.