Противостояние

— С подругой она ехала: Надя, Наденька, Надюша. Две девочки — комсомолочки, наивные, как котята. И я с другом, Санькой — разгильдяй, ухарь. Отпуск. Гуляй душа. Планов море. Друг женится, назначение новое, перспективы… А ночью поезд разбомбили. И не стало подружки Леночкиной, и планов, а карьера… хрен бы на нее. Лицо осколком снесло подружке. Лена ничего не понимала, а мы и того меньше. Ясно, что немцы, видели — мессеры. Но чтобы война — не сразу дошло. Я все за Леночку боялся. Все мечутся, кричат и она бегает…Не думал я тогда ни о чем — вывести хотел. Ее быстрее куда угодно в безопасное место, а самим с Санькой в любую часть, военкомат, милицию… А кругом немцы уже, — затылок ладонью огладил, вздохнул. — Потом понял. Потерял ее и словно воздуха не стало, дышать не мог.

— Это счастье, когда вроде погибли, а они живые, — протянул задумчиво Федор.

— И твои найдутся, Федя.

Тот помолчал, только лицом изменился, руки с папиросой мелко задрожали:

— Не найдутся, — бросил глухо. — Снасильничали и повесили жену мою, голубу мою сгубили. И детишек. Очередью. Одной — двоих…Катюху мою, донюшку и племянника… Васю… Хреново мне Коля, ох хреново, — простонал, голову до колен склонил, накрыл ладонью, слезы скрывая. — Так бы и завыл, как волк на луну…

У Санина мурашки по коже прошли, тошно стало, жалко Федора, семью его. И страшно за Леночку. Не дай Бог. Не дай Бог!! Сам застонать готов был.

— Может не правда. Перепутали? — спросил глухо.

— Петро написал. Брательник любушки моей. Васька-то его сын…При нем. В сорок первом еще. При нем! Вырвался из плена, один через линию. На Брянском он. Два года меня искал. Вот так, комбат.

"Лучше бы не нашел", — подумалось.

По ступеням сапожки застучали. Лена спустилась, на мужчин обернулась:

— Доброе утро. Что-то случилось? — заметив понурость обоих, насторожилась, глаза потемнели, словно горе почуяла.

— Ничего Леночка, — скрыл Николай. Хватит ей бед, и так по ночам по убитым плачет. — Ты куда?

— В отделение, — куда еще?

Николай странно посмотрел на нее и вдруг рванул, обнял так, будто прощается.

— Коленька? Что случилось? — в глаза мужчины заглянула, испугавшись за него.

— Ничего, — пошептал, жадно глядя на нее. И подумалось: сколько бы им судьба не отмерила — на всю катушку проживут, и каждый день, час — памятно, счастливо, открыто. И чтобы смеялась Леночка, только смеялась. — Люблю я тебя, — губы накрыл. Еще раз их вкус почувствовать, запомнить.

Только проводил, к Федору Михаила приставил, чтобы присмотрел, как приказ из штаба — провести глубокую разведку, а самому срочно явится пред светлые очи Дягилева.

И перевернуло всего, кулаками в стол грохнул, уперся и застонал. Как он Леночку отправит? Как жить будет, пока она там? И осел без сил.

Семеновский докурил и бросил:

— Езжай в штаб. Я сам здесь как- нибудь.

— Шутишь? — просипел.

— Езжай!

Поднялся, фуражку нахлобучил и пошел на выход

У Николая даже губы побелели, ворот рванул — душно.

— Без меня не отправляй!

— Не отправлю. Поворачивайся быстрее.

Санин рванул во двор, гаркнул водителя. Тот, охломон, семечки грыз, девушка сказки рассказывал. Как услышал комбата, мигом лихачество свое растерял:

— Здесь я!

— Заводи!

Семеновский взглядом проводил машину с комбатом и прямиком к Саниной пошагал. Часа не прошло — разведка вышла на задание.

Николай как вернулся, узнал — позеленел весь. Убил бы Семеновского, но сил не было. Осел на крыльцо и голову руками накрыл: вернись Леночка, только вернись!

Задание, как задание, Лене привычно. По тылам шастать не в новинку. Другое что днем и все ползком. Это да, к вечеру локти отваливались и шрамы тянуло, словно заново их вырезали. Но это ерунда — переживет.

В бинокль гаубицы внимательно рассмотрела — прав Николай — бутафория, доски видно слева как крепили. Дальше поползла, Васнецов за ногу схватил:

— Про нас не забыла? — одними губами спросил.

— Нет. За лес надо, вправо, потом влево. Круг дадим — сюда вернемся, — тоже одними губами ответила.

Немцев много слишком было, сновали по роще, как заведенные. То и дело пережидать приходилось, уткнувшись носом в траву, замирать. Ночью легче стало, уже перебежками двинулись.

За лесом тишина — поле и деревушка, но словно вымершая. Двинулись к ней. У первого дома замерли, прислушиваясь — нет, тихо, даже собака не лает. Ветер только слышно, как по чердакам гуляет. Лена Чарова и Васнецова жестом по одной улице послала, сама с Красносельцевым и Хворостининым по другой пошла. Встретиться решили у последнего дома у рощи за деревней.

— Тихо как, аж-но мороз по коже, — прошептал Павел Павлович. Лене самой не по себе было, встречала она уже такую тишину в некогда жилых местах, и точно знала, что прячется за ней горе, да такое, что лучше б и не знать никому.

В один дом заглянули — никого. Миска на столе с недоеденной корочкой хлеба плесенью покрытой. На полу табурет валяется, кочерга.

— Угнали, — поняла девушка.

— Всех? Это куда?

Лейтенант только вздохнула: хорошо бы не до ближайшего оврага под очереди и пулеметы.

— Приграничные районы зачищают суки, — прошипел Роман.