Противостояние

С. ЮРСКИЙ: Никуда — это просто так дано, и все. Я не сразу это понял. Я был когда-то очень общительным человеком и деятельным в общественном плане. А потом вдруг осознал, что это пустые усилия. И что я должен честно трудиться на благо своей профессии, на благо общества, но в одиночку. И взять на себя ту тяжесть, которую трудно взять. В конце концов получилось, что я стал и режиссером, и драматургом, не ушел в сольное художественное чтение. Я более всего любил и продолжаю любить драматический театр, ансамбль на сцене. Но теперь уже довольно много лет я его создаю сам с другими людьми и беру на себя полную ответственность. Это трудно. Оказалось, что и не очень благодарно, но надо терпеть, потому что, мне кажется, более результативно.

В. ПОЗНЕР: Скажите, пожалуйста, вы были членом КПСС?

С. ЮРСКИЙ: Нет.

В. ПОЗНЕР: Вы как-то сказали замечательную вещь, на мой взгляд: «Если вышел из коммунистов, то сразу плохой. Это неправильно. Вышел из диссидентов и сразу хороший — тоже неправильно. Куда важнее, кто за последние изменившиеся годы куда пришел». Куда вы пришли?

С. ЮРСКИЙ: Скажу с сожалением, но это факт: я пришел в большое одиночество. Я иногда сам себя за это ругаю. Каюсь, потому что вина лежит во многом на мне. Но люди близкие большей частью ушли из этой жизни. Люди, отдалившиеся каким-то образом по какой-то причине, так и остаются отдалившимися. И работаю я очень много, и это требует концентрации. Что же осталось? Узкий круг семьи и чисто коллегиальные, хотя чаще всего для меня радостные отношения. Я люблю ансамбли, которые создал и в которых я играю, актеров, с которыми я играю. Но того молодого, которое было, ежедневного общения, ежедневного перезвона с теми, с кем играешь: «Ну как? Ну что? Вот новая мысль…» — уже нет, исчезло куда-то. При таком громадном увеличении числа людей, громадном увеличении возможностей — по скайпу разговаривать, на самолетах летать на день рождения, на свадьбу к дочери, к внучке, еще куда-то и прочее — при всем этом, мне кажется, многих людей касается такое замыкание, иногда явно выраженное, как у меня, иногда полускрытое, когда наоборот — множественность поверхностных: «А, приду, приду. И ты приди, и я приду, и ты приди, и я приду…» Этого у меня совсем не стало. А было. Были ночи до утра со студенческих времен и в послестуденческие, в актерские времена. Было.

В. ПОЗНЕР: А это глубокое одиночество, о котором вы говорите, не мешает творчеству? Все-таки как-то надо подпитываться от чего-то.

С. ЮРСКИЙ: Нет, я же не сижу, угрюмо глядя в пол. Я гляжу и в телевизор, и в книги, я и по телефону разговариваю довольно много. Хотя от всех других технических вещей отказался.

В. ПОЗНЕР: Мне показалось, что вы довольно часто, оглядываясь на прошлое, относитесь к нему значительно лучше, чем к настоящему. Позвольте, я приведу несколько примеров, чтобы вы поняли, о чем я говорю. «Как бы мы ни относились к политической системе, к советской власти, — говорите вы, — тогда у нас было потрясающее кино». То есть сегодня его нет. Еще: «Мы не удержали кинематограф, который был на очень большой высоте. Мир принял две фамилии — Эйзенштейн и Тарковский, и на этом все кончилось. Дальше Михалкову надо напоминать о себе трижды в год, надевая шарф и платя огромные деньги, чтобы приехали великие люди, которых мы облизываем за то, что они приехали. А куда делись Хуциев и его кино, Хейфец, Ромм, Чухрай, Швейцер? Все это похоронено, как и театральная школа. В результате мы начинаем делать как бы иностранное кино. «Возвращение» — очень хороший фильм, внезапно возникший, получивший премии, но это «иностранное кино»». И еще: «Что было неприкасаемо, теперь лапаемо. Над чем плакали, теперь смеются. И наоборот». И еще: «Сегодня сняты практически все запреты, а без них мы теряем такое важное понятие, как культура. Культура — это самоограничение, она защищает общество от упадка, от ослабления души. Нарушение запретов в какой-то мере может позволить себе искусство, но тут важен вопрос меры, вкуса, таланта. Разумное и талантливое нарушение запретов — это мотор прогресса». Скажите, если бы у вас была волшебная палочка и вы могли бы вернуться в советское время — вы хотели бы так сделать?