Противостояние

– Вы побили меня. Предложение снимаю.

– А я считаю, что снимать ваше предложение нельзя. Если мы (он снова нажал), тщательно изучив архивы военторгов, служб тыла, получим дату выписки Милинко из госпиталя, его возвращения в часть и отъезда в отпуск, соотнесем это с ритмом сражения за Бреслау, могут открыться какие-то новые, неожиданные аспекты поиска.

«МВД СССР, УГРО, Костенко. Заведующая обувным отделом универмага № 3 Закурдуева Надежда Романовна сообщила, что в конце октября передала Петровой черные полусапожки иркутской обувной фабрики. Та подарила ей банку красной икры и два килограмма мяса – в знак признательности за услугу. В тот же день Петрова сделала заказ на летние босоножки, желательно красного цвета, типа „танкетки“, однако за ними не пришла, поскольку поступили эти туфли на базу лишь в конце ноября. Из пассажиров, выявленных нами, летевших одним рейсом с Петровой и Милинко в Москву, никто не мог вспомнить чего-либо существенного. Крабовский позвонил в Угро, спрашивал вас, просил передать, что веревка была промазана салом, узел был завязан „парашютно“ и был, по его словам, разработан немецкими десантниками из абвера, высаживавшимися в Норвегию и на Крит в 1941 году. Майор Жуков».

Костенко прочитал телеграмму дважды, молча протянул ее Тадаве, резко поднялся с кресла, походил по кабинету, снял трубку телефона, присел – по старой своей привычке – на краешек стола, набрал номер:

– Митя, ты еще не улетел?

– Улетел, а что? – хмыкнул Степанов.

– Слушай, а где этот доктор?

– Пауль?

– Да.

– На аэродроме.

– Ты с ума сошел! Когда у него самолет?

– А что случилось?

– Мне необходимо его увидеть.

– Бери машину и жарь, успеешь, там в буфете «посошок» будет.

– А ты?

– Я с ним так напровожался в Доме литераторов, что к машине подойти страшно.

Пауль, окруженный добрым десятком коллег, восседал во главе стола; глаза его – за толстыми стеклами очков – блестели счастливо, хотя лицо было таким же, как и позавчера, на поминках Левона, бледным, чуть даже синюшным.

Костенко он узнал сразу же, налил ему шампанское, протянул:

– На дружбу!

Костенко шампанское выпил, не садясь, наклонился к Велеру:

– Пауль, у меня к вам пятиминутный, но очень важный разговор.

– Пожалуйста, – ответил тот, – с радостью помогу, если только по моей части.

– По вашей, – сказал Костенко и, взяв Велера под руку, отвел в сторону под явно неодобрительными взглядами советских коллег доктора.

– Что-нибудь случилось? – спросил Велер.

– Случилась м ы с л ь, – ответил Костенко, чуть усмешливо.

– Не понял?

– Я подумал вот о чем: могут быть в ваших архивах документы на власовцев – тех, кто дрался вместе с гитлеровцами в Бреслау?

– Во Вроцлаве, – снова поправил его Пауль, но потом, на мгновение задумавшись, поправил себя: – Хотя по отношению к тому моменту мы вправе сказать Бреслау... Думаю, что такие архивы могут быть.

– Следующий вопрос. Часть власовцев состояла из уголовников – как тех, кого судили за бандитизм у нас, так и некоторого количества головорезов, арестованных криминальной полицией рейха за пьяные драки в общественных местах... Такого рода уголовные дела – с отпечатками пальцев и показаниями обвиняемых – уничтожались гитлеровцами, когда этих гадов отправляли на фронт, или нет?

– У гитлеровцев ни одна бумажка не уничтожалась, – с уверенностью ответил Пауль. – Ни одна.

– Пауль, – Костенко достал из кармана конверт. – Здесь один лиш палец. Один отпечаток. Других у меня нет. Речь идет о кровавом преступнике. О волке. Знаете, как волк режет стадо? Он слепо бежит сквозь, разрывая горло всем, кто стоит на пути, всем без разбора, а берет себе в добычу лишь одну тушу. Этот человек – волк, страшнее даже, – повторил Костенко. – Вы можете посмотреть такого рода дела? На уголовников? Или надо обращаться официально?

– Само собой разумеется («зельбстферштендлих» – первое слово Пауль произнес по-немецки), было бы лучше официальное обращение, мы немножечко бюрократы в этом смысле...