Противостояние

– Еще как работают! Посмотри статистику... Только покупают не так, как мы, каждый день понемножку, это наше скопидомство, а на поверку больше тратим, чем если б брали на неделю. Холодильники в каждом доме, это для нас с тобой было событие в пятьдесят шестом, год жди в очереди, а сейчас в рассрочку – пожалуйста. Карандашик надо взять, посидеть и посчитать, сколько чего купить... Хоть с мясом плохо, но все равно едим мы не расчетливо, порою слишком много. Я, конечно, не парное мясо имею в виду, а в а л. – Маша по-прежнему сидела на полу, не поднимая головы с колен мужа. – А стирка? Время, затраченное на домашнюю стирку, стоит дороже, чем прачечная. Время – мера всех ценностей, Славик, а мы с ним не в ладах... Дис-сип-лина, – засмеялась она, – дис-сип-ли-на. Немного отдает китайским, но это ничего, я их люблю, у них язык красивый...

– Марья, а если б женщина сказала: «Ты – не мужик, а матрац...» Что тогда?

– Тогда она просто-напросто не женщина; видимо, фригидна или внутренне испорчена, или просто-напросто не совсем здорова психически, глубокая истерика. Впрочем, кому это она сказала? Алкоголику?

– Нет, вполне нормальному семьянину.

– «Нормальный семьянин»? Плохое определение... Какое-то жалкое... Ты вот, например, никакой не семьянин. Ты замечательный отец. Как всякий нормальный мужик, ты немного сумасшедший, но это – прекрасно... Я всегда мечтала о таком, как ты... Только противоположности уживаются: ты – черный, я – белая, ты – толстый, я – худая, ты – умный, я – женщина, ты – смелый, я – трусиха... А когда ты хочешь меня любить, я ни о ком другом и думать не смею.

Костенко снял руку с головы жены, она прижалась к руке щекою, поднялась, поцеловала, попросила:

– Успеешь написать Аришке записку? Она очень любит твои записки, напиши, что дело у тебя сейчас кошмарное, ты улетел в Берлин, она этим очень гордится, и попроси ее не торопиться с решением по поводу Арсена, пока ты не обсудишь с нею препозиции, она обожает это твое омерзительное словечко.

– Салют, Мария, – Костенко поднялся, пошел в прихожую, долго смотрел на себя в зеркало, потом сказал Маше, стоявшей за спиной: – Не морда, а печеное яблоко.

Открыв уже дверь, улыбнулся:

– Знаешь, Митька Степанов начал стихи писать на старости лет...

– Ну?!

– Хочешь, прочту?

– Конечно.

Костенко почесал нос, чуть кашлянул:

К женщине первой тяга,
Словно на вальдшнепа тяга.

Слово – условно.

Многопланово – то есть огромно,
Профессионально,
Любовно,
Двояко:
Т я г а.

Голос услышу – тяжко,

Правдив или лгу – натяжка;
У сердца пригрею бродяжку...
Тяжко...

Маша грустно улыбнулась:

– Дорогие мужики, по-моему, вы вступаете в критический возраст.

– Он у нас начнется за час до смерти, – ответил Костенко, поцеловав жену в нос, лифт вызывать не стал, пошел пешком – Маша чувствовала, как тяжела его походка; устал, бедный...

– А чемодан?! – закричала Маша. – Славик, погоди, я тебе сейчас спущу на лифте!

«Вот ведь хитрюга, – подумал Костенко. – Заставила все-таки взять красный».

15

...Прочитав еще раз запись беседы, проведенной Костенко с Кротовой, остановившись дважды на фамилии «Евсеева», Тадава решил не ждать утра.

Посты наблюдения сообщили по рации, что улица, где живет продавщица, ч и с т а. Костенко предупредил, что Кротов, спекулируя на погонах, на уважении к ордену Милинко, который носил постоянно, может использовать какого-нибудь мальчишку: «Посмотри-ка, сынок, нет ли там моего племянника – он или в машине сидит, или около дома ходит». Наивно, конечно, но тем не менее такое иногда срабатывало. «Он может подкатить и к этой, – говорил Костенко перед отъездом. – Тоже одинока, страдает по любви и ласке. Он, видимо, работает со страховкой, понимаете, Реваз? Я начинаю его побаиваться, я его тень начинаю за собою видеть, право. Так что – постоянная собранность, максимум аккуратности. Надеюсь, удастся привезти из Берлина что-то новое, и это новое, сдается мне, поможет нам в поиске».

– Ирина Григорьевна, – сказал Тадава, – я из уголовного розыска, долго вас не задержу. Мне бы не хотелось вас приглашать в милицию, поэтому я сам пришел. Разрешите?

Женщина стояла на пороге, пройти в комнату Тадаве не предлагала.

– Вы в связи с вчерашним собранием в магазине? По поводу Кротовой?

– И в связи с этим.

– Тогда вызывайте в милицию, чтоб все было официально. Я предавать никого не намерена, а тем более мою заведующую.

– Почему вы решили, что я пришел склонять вас к предательству?

– К чему ж еще? Торговой этике, что ль, учить?

– Позвольте все-таки к вам войти...

– Я ж сказала – нет. Ничего я вам здесь говорить не стану.

Тадава погасил вспыхнувший в нем гнев, закрыл на мгновение глаза, поджал губы:

– Хорошо. Речь пойдет не о Кротовой. Вызывать вас мы не можем, ибо, возможно, за вашей квартирой следят...

– Что?! Кто это следит-то? Только вы и можете следить, денег у вас на это хватает, налоги не зря платим...