У нее была лошадиная физиономия и крепкое тело крестьянки. Фрэн, видевшая у всех прежде всего самые лучшие черты (у Гарольда, например, были для мальчика на удивление изящные руки) и лишь долгое время спустя замечавшая менее удачные, обратила внимание, какие дивные у Пери волосы — мягкая каштановая копна — и чудные, умные темно-синие глаза. Она рассказала им, что преподавала антропологию в Нью-Йоркском университете и принимала активное участие в различных политических движениях вроде борьбы за женские права и за равноправие перед законом жертв СПИДа. Она никогда не была замужем. Марк, сказала она однажды Фрэнни, относился к ней лучше, чем она когда-либо осмеливалась ожидать от мужчины. Все остальные, которых она знала, или не обращали на нее никакого внимания, или валили ее в одну кучу со всеми девчонками, считая либо сучкой, либо дурищей. Она признавала, что в обычной ситуации Марк мог оказаться среди тех, кто просто игнорировал ее, но ситуация оказалась необычной. Они повстречались в Олбани, где Перион проводила лето со своими родителями, в последний день июня, и, поговорив, они решили выбраться из города, прежде чем микробы в разлагающихся телах не сделают с ними то, что не удалось супергриппу.
Итак, они уехали, а на следующую ночь стали любовниками — скорее из-за отчаянного одиночества, чем от подлинного влечения (это был чисто женский разговор, Фрэнни даже не записала его в свой дневник). Он был добр к ней, поведала Пери тем мягким и слегка удивленным тоном, каким говорят об этом все некрасивые женщины, нашедшие привлекательного парня в этом жестоком мире. Она полюбила его и с каждым днем любила все больше и больше.
А теперь вот это.
— Забавно, — сказала она. — Все здесь, кроме Стю и Гарольда, учились в колледже, да и ты, Гарольд, наверняка стал бы студентом, если бы все шло своим чередом.
— Да, наверное, это так, — сказал Гарольд.
Пери вновь повернулась к Марку и опять принялась тихонько, с любовью обтирать ему лоб. Это напомнило Фрэнни цветную картинку из их семенной Библии, на которой были изображены три женщины, готовящие тело Иисуса к похоронам, они омывали его маслами и благовониями.
— Фрэнни изучала английский, Глен был преподавателем социологии, Марк собирался стать доктором по американской истории, а ты, Гарольд, тоже занимался бы английским — ведь ты хотел стать писателем. Мы могли бы сесть в кружок и чудесно беседовать. Кстати, мы ведь уже так делали, не правда ли?
— Да, — кивнул Гарольд. Его голос, обычно пронзительный, был теперь еле-еле слышен.
— Гуманитарное образование учит тебя думать — я где-то читала про это. Голые факты имеют вторичное значение. Главное, что в школе ты приобретаешь умение конструктивно пользоваться дедукцией и индукцией.
— Это хорошо, — оживился Гарольд. — Мне это нравится.
Его рука все-таки
— Но это
— Не хорошо? — довольно робко переспросил он.
— Он
— Если бы среди нас был кто-то из медицинского… — попыталась возразить Фрэн.
— Да, если бы был. Но его нет. Среди нас нет даже автомеханика или студента сельскохозяйственного колледжа, который хотя бы однажды имел возможность
— Во всяком случае, двое… — Фрэн осеклась. Она хотела было уже сказать:
Пери вздохнула.
— Да, это уже кое-что. Но ведь это решение Стю, не так ли? Единственного из нас, кто решил, что лучше попробовать хоть что-нибудь сделать, чем просто стоять и заламывать руки. — Она взглянула на Фрэнни. Он говорил вам, чем занимался раньше?
— Он работал на заводе, — с готовностью ответила Фрэн. Она не заметила, как нахмурился Гарольд от того, что она смогла так быстро сообщить эту информацию. — Он занимался сборкой электронных калькуляторов. Наверное, можно сказать, что он был компьютерным техником.
— Ха! — криво улыбнувшись, провозгласил Гарольд.