В Казанском соборе оставался Аввакум. Никон самым решительным образом дал ему почувствовать свое недовольство. Вот каким образом сам пострадавший изложит, через приблизительно 12 лет после совершившегося, в послании к царю это жгучее воспоминание: «А бывшей патриарх Никон мучил меня на Москве: бил по ногам на правеже недели с три, по вся дни без милости, от перваго часа до девятаго. Блаженныя памяти протопоп Стефан деньги ему, патриарху, давал на окуп, и на всяк день зря из ног моих полны голенища крови, плакал. Но безчеловечный он Никон, зря протопопа Стефана о мне плачуща, не умилися»[810]
.Такого рода наказание было предназначено злостным неплательщикам. Дело шло о деньгах, которые требовало патриаршее казначейство у Аввакума за извещение о бракосочетании в Юрьевце; но ведь он внес больше, чем от него требовалось? Были ли еще другие недоимки? Нельзя предположить, чтобы тут действовали махинации каких-то второстепенных подчиненных лиц, недовольных получением скудного «на чай»: для этого Аввакум был слишком большим лицом, а кроме того, вмешательство Стефана принудило бы их отступиться. Нет, тут действовал совершенно определенно сам Никон, который карал своего земляка, который недостаточно им восхищался[811]
. Никон не мог не знать, что Аввакум высказался против его избрания. Нет ни одного указания, которое позволило бы нам датировать эту экзекуцию. Она могла только углубить пропасть между патриархом и его прежними друзьями.У Аввакума были другие причины для более серьезной неприязни по отношению к Никону. Тот факт, что Никон окружал достоинство и патриаршие функции всем великолепием и всевозможной пышностью, соответствовал желаниям членов кружка. Но кололо глаза то, что он любил личную роскошь, что он гнался за чувственными наслаждениями, что он, по меньшей мере, был очень далек от традиций аскетизма, которые ревнители желали возродить и которые когда-то он сам исповедовал. Иностранцы отмечали это: «Он хорошо угощает, и сам хорошо кушает, у него всегда на лице веселость, которую он выказывает даже в самых серьезных делах», – так писал Олеарий, согласно данным своих информаторов[812]
. Его предыдущее поведение, его слезы, его «жалобные вздохи» и его строгость по отношению к другим – все это было только лицемерием. А отсюда был один шаг, чтобы начать подозревать его собственную нравственность. Ходили скандальные слухи: «У него, в его дворце, находятся фаворитки, молодые женщины, монахини, которые его услаждают…» Аввакум, может быть, не прислушивался бы совершенно к этим грязным сплетням, если бы он не получал непосредственного подтверждения тому: «У меня жила Максимова попадья, молодая жонка, и не выходила от него: когда егда дома побывает воруха; всегда весела с воток да с меду; пришед, песни поет: у святителя государя в ложнице была, вотку пила…»[813]Никон был для Аввакума одновременно еретиком из-за его предписания относительно крестного знамения и коленопреклонений; изменником, вследствие его разрыва с кружком, нечистым сластолюбцем из-за своего распущенного поведения; лицемером вследствие разрыва между его прошлым и настоящим; тираном из-за его жестокости, чем-то вроде предтечи антихриста. Когда Никон объявил войну боголюбцам, Аввакум принял вызов во главе их, объявил о необходимости сопротивления истинно верующих лжепатриарху.