Протопоп Аввакум и начало Раскола

Он старался по крайней мере ввести в эту безысходную духовную пустыню хоть немного добродетели и благочестия, стремился заставить почитать епископское и священническое достоинство. В этом отношении дело обстояло не лучше. Старший воевода Василий Хилков, без сомнения, не был ни властным, ни жестоким; его соратник Баим, или Исидор Болтин, был старым военным, лет шестидесяти, но одновременно также и дипломатом и образованным человеком[863]. Симеон жил с ними в согласии, равно как и с их преемниками; они получили приказ «совещаться с архиепископом относительно гражданских дел… и не вмешиваться ни под каким предлогом в церковные дела»; им было сказано «предупредить всех царских людей, дабы они почитали архиепископа»[864]. Они, конечно, ни в коем случае и не стремились злоупотреблять своей властью. Однако им случалось совершать и проступки: так, основываясь на старых приказах, когда священник или дьякон ошибался при произнесении титула царя, воевода приказывал публично сечь провинившегося, что «было нанесением великого оскорбления и позора священническому званию»[865]. Но при всем том они были слабы и бессильны, а подчиненные их дерзки, грубы, развращены. Однажды в самом Тобольске дворянин Иларион Толбузин со своим отрядом напал с палками на людей архиепископа, которые готовились, по его приказу, произвести обыск. В результате они оставили на месте боя одного из архиепископских слуг избитым до полусмерти[866].

Что же касается воевод и приказных в более глухих местах, то они смещали священников, дьяконов и пономарей, арестовывали их, били кнутом, колотили, когда им вздумается. Они доходили даже до того, что снимали со священников скуфьи. Наименьшее злоупотребление властью с их стороны состояло в том, что они заставляли низшее духовенство – священников и дьяконов, столь редких в тех краях и столь нужных, выполнять разного рода работы: собирать подати и или даже работать в поле для царя[867].

Симеон пользовался в Москве сильной протекцией: мы не видим, чтобы хоть одно его ходатайство было отвергнуто. Будет ли он просить об удвоении количества вина для служения обедни в своем кафедральном соборе (10 ведер вместо 5); будет ли речь идти о регулярной выдаче денег, ржи, овса и соли для пятидесяти монахинь Успенского монастыря; возникнет ли вопрос о мощении улиц, таких скользких и грязных, что по ним трудно ходить во время крестных ходов[868], или, наконец, будет ли дело касаться грамоты (подобной той, которая была дана митрополитам Новгородскому и Казанскому: Никону и Корнилию) относительно соблюдения праздников, церковной благопристойности, а также против светского пения, дьявольских игр, пьянства и всех видов порока, – его просьбы неукоснительно выполнялись и почти всегда без промедления[869]. Мы видим, что кружок богомольцев принял близко к сердцу евангельскую проповедь в Сибири и препон со стороны бюрократии для него не существовало; но и Никон, достигнув власти, ни в какой мере миссионерской деятельности не препятствовал.

Симеон развивает замечательную энергию и деятельность. Он нашел дом архиепископа, своего предшественника Герасима, после его смерти в состоянии полной разрухи, виною коей был его племянник Иван Мильзин; казна была пуста, было 200 рублей долгу, посуда была раскрадена вплоть до последнего половника; прислуга была готова разбежаться[870]. Он приводит все в порядок, сооружает новую домовую церковь, так же как и различные строения для своего жилья и для помещения обслуживающих его лиц[871]; бережно хранит прекрасную архиепископскую библиотеку из сотен печатных и рукописных книг: этими книгами, наверное, в свое время пренебрег Мильзин и его друзья[872]. Он намеревается перенести от своего кафедрального собора, по крайней мере на 20 метров, тюрьму и несколько прилегающих лавок: ведь собор деревянный и ему грозит пожар, не говоря уже об оскорбительности соседства[873]. Он награждает митрой архимандрита Знаменского монастыря, чтобы придать больше блеска его службе. Он мечтает о том, чтобы обратить туземцев в христианство: с этой целью он предлагает основать монастырь среди остяков и получает на это, естественно, разрешение с правом выдавать денежную награду за каждое крещение[874].

Но что особенно значительно, он, начиная с первого своего донесения царю, уже пишет, что он служит обедню единогласно и служит также благодарственные молебны за членов царской семьи, а равно сообщает, что «приказал во всех сибирских церквах служить по единогласию, о чем он и сообщил по всей Сибири священникам»[875].