Процедура: исполнение смертных приговоров в 1920-1930-х годах

Подробности исполнения приговоров могли использоваться сле­дователями для запугивания арестованных — так, особист Омского оперсектора ОГПУ М. А. Болотов в 1933 г. говорил одному из них: дескать, «поведут в подвал... при этом сотрудник, который меня поведёт, будет идти сзади и даст мне несколько выстрелов в заты­лок. .. ». Арестованные в годы террора чекисты, отлично зная о спо­собах расправы, иногда теряли самообладание: так, бывший на­чальник отдела УНКВД по Новосибирской области старый чекист П. Ф. Коломийц ночами часто будил своего сокамерника «и, ука­зывая пальцем на левую сторону лба и затылок, жаловался, что он чувствует в этом месте боль, он даже чувствовал, где должна прой­ти пуля при расстреле»45.

Деформация личности палачей приводила к неудержимой по­требности хвалиться участием в казнях. О собственном садизме от­ставные чекисты могли вспоминать как о законном революционном пыле, требуя уважения к былым заслугам. Скромный сотрудник Омского горстройтреста Андрушкевич в 1929 г. получил строгий выговор с предупреждением за «невыдержанность» в связи с тем, что во время партийной чистки заявил: «Когда я работал в ГПУ, при­вели ко мне белого полковника, так я ему зубами прогрыз горло и сосал из него кровь»46. Недаром в сентябре 1922 г. появился при­каз ГПУ, который отмечал, что в своих официальных заявлениях в различные инстанции, а также в частных разговорах многие быв­шие и настоящие сотрудники ГПУ указывают на своё участие в тех или иных агентурных разработках, а также в исполнении пригово­ров, «что расшифровывает методы нашей работы».

Все чекисты обязывались дать подписку о сохранении в тайне сведений о работе ГПУ и могли разглашать только название своей штатной должности; нарушителей предписывалось «немедленно арестовывать и предавать суду»47. Но эта мера работала не очень эффективно — чекисты любили похвастать своей работой и в об­щении между собой, и в разнообразных ходатайствах либо доно­сах.

Например, заведующий снабжением механико–монтажного цеха Кузнецкого металлургического комбината 27–летний А. Н. Таран в июне 1933 г. обвинялся Сталинской горКК ВКП(б) в том, что «клеветал на советскую власть и Красную Армию, за­являя, что, будучи работником ОГПУ на Украине, он, Таран, рас­стреливал десятки белых, а 5–й Латышский батальон расстреливал по 500 человек...». Работавший в Омске и Томске арестованный в 1938 г. особист П. А. Егоров, доказывая свою лояльность, в письме Сталину из лагеря заверял вождя, что всегда был «бес­пощаден к врагам народа, и не только агентурным и следствен­ным путём боролся с ними, но много, много сам физически уничтожал их». Другой арестованный чекист — оперативник контрразведывательного отдела УНКВД по Алтайскому краю И. И. Виер–Ульянов — уверял судей трибунала: «Я сам боролся с врагами народа, не одну сотню я арестовал и расстрелял этих врагов»48.

Рядовой кузбасский чекист С. М. Замарацкий на партсобрании в 1937 г. упоминал о регулярных «свадьбах» в Кузнецком домзаке в конце 1920–х гг. (этот термин употреблялся и чекистами Белорус­сии 1930–х, что говорит о его универсальности). В середине 20–х годов, когда численность работников карательного ведомства бы­ла наименьшей и когда на иной второстепенный сибирский округ приходилось в год всего несколько арестованных по политическим делам, порядки в тюрьмах были очень жестокими и бессудные расправы в них случались нередко. Крайней жестокостью к заклю­ченным отличались начальник Щегловского (Кемеровского) домзака старый революционер Ф. А. Брокар, начальник Минусинской тюрьмы Г. Керин. Начальник Тобольского исправтруддома И. С. Гомжин в 1926 г. оказался под судом за самовольный расст­рел заключённых, но был осуждён условно и благополучно про­должил карьеру в тюремном ведомстве49. Менялись начальники тюрем очень часто, поскольку самые разные злоупотребления в их среде носили повальный характер

.«Произведено способом гражданской войны...»

Наличие широкой практики осуждения к высшей мере наказания в сравнительно либеральные нэповские времена тревожило многих представителей правоохранительных структур. В письме прокуро­ра Северо–Западной области О. Васильева от 12 сентября 1924 г., направленном в обком РКП(б) и контрольную комиссию, говори­лось, что «народная прокуратура подписывает расстрелы, как буд­то курит папиросы. Центровики [то есть московские власти — А. Т.] хворают от ленинградских расстрелов. Тов. Калинин рыдает, когда присылают ему приговоры с расстрелом...»50. На окраинах, где ре­жим особенно не чувствовал себя в безопасности, в те же годы процветали массовые расправы под видом уничтожения бандитских элементов.