Процедура: исполнение смертных приговоров в 1920-1930-х годах

3 февраля 1926 г. Алимов получил сообщение прокурорских работников из Иркутска о многочисленных заявлениях родственни­ков осуждённых к расстрелу во внесудебном порядке, которые просили выдать соответствующие справки, чтобы получить развод, установить опеку, вернуть вещи... Несмотря на прокурорское ука­зание, Иркутский губотдел ОГПУ «всячески уклонялся» от устного объявления решения о В М Н , направляя родственников расстрелян­ных в прокуратуру либо объявляя им, что осуждённый «отправлен в Соловки». (Фраза о «Соловках» была очевидной предшественни­цей знаменитой формулы «10 лет в дальних лагерях без права пе­реписки».) Алимов написал: «Сделать указание»3.

Ачинский окружной прокурор Г. Н. Митбрейт 7 марта 1927 г. запрашивал Сибкрайпрокуратуру, что делать с обращениями родственников расстрелянных в период кампании борьбы с банди­тизмом. Он сообщал, что Ачинский окротдел ОГПУ, «ссылаясь на директиву... по линии ПП ОГПУ, указывает на то, что расстрелы, произведённые в кампанию по борьбе с бандитизмом, объявле­нию не подлежат вообще».

В ответ исполнявший обязанности Сибкрайпрокурора А. М. Пачколин 25 марта 1927 г. всем окружным прокурорам разослал указа­ние объявлять родственникам о расстрелах их близких только устно, а выдачу свидетельств о смерти должны были взять на себя подотде­лы ЗАГС в окрадмотделах. 19 апреля того же года Пачколин разъяс­нял Ачинскому окрпрокурору, что «одежда расстрелянных родствен­никам их выдаче не подлежит». Правда, на следующий день Пачколин запросил прокуратуру при ОГПУ СССР о законности запрета выда­вать родственникам вещи осуждённых к расстрелу. Через три недели из Москвы ответили, что вещи казнённых «подлежат возврату». Но эта норма не отличалась устойчивостью: 22 марта 1933 г. в г. Каинске (Куйбышеве) Запсибкрая комендант барабинского домзака А. Крыш­ка и райпрокурор П. И. Гуселетов после казни осуждённого состави­ли акт о том, что «старый полушубок, старая меховая шапка, зипун старый и старый пиджак, оставшиеся после расстрелянного [А. Ф.] Агапитова, переданы на хранение Барабинскому ИТУ».

Традиционная советская волокита приводила к тому, что ЗАГСы не получали справок о расстрелах от Центрального архивного уп­равления НКВД и не могли отвечать на запросы граждан. В связи с этим летом 1927 г. прокуратура при ОГПУ дала распоряжение местным органам ОГПУ самим выдавать ЗАГСам справки о приве­дении приговоров в исполнение. Но чекисты избегали сообщать прокуратуре какие–либо данные о своей деятельности. По словам минусинского окружного прокурора, во время кампании борьбы с бандитизмом окротдел ОГПУ отказал ему в предоставлении све­дений о большинстве приговорённых за второе полугодие 1927 г.4

Секреты расстрельной практики охранялись строго. В январе 1927 г. из Минусинского исправтруддома был досрочно освобож­дён Л. В. Петрожицкий, который, однако, вскоре оказался под следствием за антисоветскую пропаганду: властям стало известно о его рассказах о расстрелах осуждённых органами ОГПУ прямо в тюрьме. Это нарушало как тайну процедуры казни, так и прави­ло, установленное прокуратурой в 1924 г., о необходимости при­сутствия прокурора в момент расстрела осуждённого — «с целью наблюдения за правильностью его (приговора — А. Г.) исполнения». 2 июля 1927 г. Сибпрокуратура обратилась к полпреду ОГПУ Л. М. Заковскому с просьбой наложить взыскания на виновных «в несоблюдении правил приведения приговоров в исполнение» и указать окротделам сообщать в местные прокуратуры о време­ни и месте расстрелов, чтобы прокурор мог присутствовать при казни5.

Массовые расстрелы, которые осуществлялись тройками в первой половине 1930–х гг., также были строго секретными. В июле 1937 г. приказ НКВД СССР № 00447, положивший начало «массовым операциям», особо предписывал сохранять полную секретность с вынесением и объявлением приговоров троек. В соответствии с директивой НКВД СССР № 424, подписанной М. П. Фриновским, лицам, осуждённым тройками и двойками, приговор не объявлялся — чтобы избежать возможного сопротив­ления, — и о расстреле они узнавали только на месте казни. (Неиз­вестно, существовала ли подобная директива в практике ЧК, но и в первые годы советской власти, и в начале 30–х годов осуждён­ных зачастую «ликвидировали», не сообщая им о приговоре: ко­нечно, с той же целью — не допустить сопротивления.)

Наркомвнудел Татарской АССР А. М. Алемасов 25 августа 1937 г. отдал распоряжение начальнику Чистопольской опергруппы П. Е. Помялову расстрелять десятерых осуждённых. Алемасов особо указал, что объявлять осуждённым решение тройки не нуж­но. Это правило часто действовало и в отношении тех, кого судила военная юстиция — тайные приговоры к высшей мере наказания вы­ездной сессии Военной коллегии Верхсуда СССР, вынесенные в Ор­ле в августе 1938 г., маскировались словами председательствовав­шего на заседаниях А. М. Орлова: «Приговор вам будет объявлен».

В Новосибирске работники военного трибунала говорили обвиняе­мым, что приговор им будет объявлен в камере.