Проценты счастья и граммы радости

Когда я была не то дошколенком, не то младшим школьником, мы с мамой ездили на турбазу «Темный лог». Там вместе с сыном маминой коллеги Сантаем я отправлялась «бегать». Один раз мы забрели на территорию соседней полувоенной базы. Там были не просто дощатые мостки для купания, как у нас, а настоящая вышка для прыжков в воду. Не особо высокая, как я сейчас понимаю, метра три. Но тогда она казалась выше Монблана.

Сантай тут же покорил Монблан и прыгнул вниз. Его черная веселая голова вынырнула спустя несколько томительных секунд, и я поняла, что мне тоже не отвертеться.

– Давай! – махал Сашка.

Пришлось двинуться вперед. Мостки под пятками были настолько теплыми, что казалось кощунством от них оттолкнуться. Я передвинула левую ногу чуть-чуть вперед, так, чтобы большой палец свисал над пропастью. Может быть, если постоять, то получится привыкнуть к ощущению пустоты вокруг. Совсем чуточку.

Я благоразумно не смотрела вниз. Только на загорелую Сашкину голову, качающуюся в нескольких метрах впереди.

– Ленка, ну ты чего?

И я шагнула вперед – солдатиком. Главное чувство, которое ворвалось в меня, когда я в бесконечном стремительном штопоре погружалась и погружалась в воду, чувствуя, что здесь вообще не существует никакого дна, – облегчение. Мне было легко, потому что я уже сделала самое сложное – оторвалась от надежного пола вышки. Дальнейшее зависит не от меня.

Примерно то же самое – палец, зависший над пустотой, – я чувствовала сейчас. Указательный завис над кнопкой и всё никак не мог рухнуть в пропасть номера. Женька завозился, пытаясь выпростать ногу.

«Хочешь, чтобы сын тебя уважал? Чтобы дочь была здорова? – вела бесконечный воспитательный монолог я. – Тогда давай, звони».

Голос Клавдии Анатольевны возник внезапно, как дно под моими ногами.

– Да-да, мы в реанимации. Только во взрослой. В детской не было никого! Отпуск, чтоб их сплющило! Пришлось во взрослую. А там нет ничего маленького… Иголки… Большие такие… Данюша кричала. Так кричала… Вену порвали.

Дно начало уходить из-под ног. Только крошечные пальчики сына удерживали меня на краю реальности. Они держали прямо за сердце, маленькие неподстриженные ногти впились в кожу под грудью.

– Сейчас – что?

– Дали наркоз. Подключичный катетер. Откачивают. Говорят, если бы до вечера подождали, то точно бы всё. А так, может, успеют, – равнодушным безжизненным голосом отчиталась свекровь.

– Откачивают. Борются за жизнь, – на немой вопрос мужа ответила я. – Еще несколько часов – и всё. Бы. А так не всё, прикладывают усилия. Вены порвали-и-и…

Рев хлынул из меня той стремительной темной водой военной базы.

– Не плачь, не плачь, – гладит муж мою вздрагивающую голову. Или это дрожит его рука? – Они справятся, они колют ей инсулин. Количество людей, умерших от диабетической комы, всего один процент… в развитых странах. А так от шести до двадцати четырех процентов. Это немного, немного!

Почему, когда муж смотрит информацию в интернете, ему попадаются толковые тексты со статистикой, а мне – всякая ерунда насчет того, что сахарный диабет (diabetes mellitus) известен со времен Древнего Египта и означает «сладкий, как мед»? Раньше эту болезнь определяли, пробуя мочу на вкус, а единственным лекарством были ударные дозы алкоголя. Казалось бы, я, как журналист, должна лучше работать с информацией, но получается по-разному. Тем не менее, что-то в моей заполненной плачем голове все-таки отложилось.