Читаем Процесс исключения полностью

"...Как заведомо отвергаются проекты вечного двигателя, так должно отбросить все попытки руководить литературным процессом. Литературой управлять нельзя. Но можно помочь писателю в его труднейшей задаче, а можно и повредить. Могучий наш союз неизменно предпочитал второе, бывши - и оставаясь - полицейским аппаратом, вознесшимся высоко над писателями и из которого раздаются хриплые понукания и угрозы - и если б только - они!

Не стану зачитывать присталинский список - кому Союз, вернейший проводник злой воли власть предержащих, да со своей еще ревностной инициативой, первоначально оформил дела, обрек на мучения и гибель, на угасание в десятилетиях несвободы, - слишком, длинен, более шестисот имен, - и вы оправдаетесь: это ошибки прежнего руководства. Но при каком руковод-стве - прежнем, нынешнем, промежуточном - "поздравляли" с премией Пастернака, ссылали - как тунеядца - Бродского, зашвыривали в лагерный барак Синявского и Даниэля, выжигали треклятого Солженицына, рвали из рук Твардовского журнал?

И вот, еще не просохли хельсинкские чернила, новые кары - изгон моих коллег по междуна-родному ПЕН-клубу. Да что нам какой-то там ПЕН, когда уж мы двух нобелевских лауреатов высвистели! И как не воскликнуть словами третьего: "Лучших сынов Тихого Дона поклали вы в эту яму!"

Ну, может быть, хватит? Опомнимся? Ужаснемся?"

Далее Георгий Владимов говорит о Фадееве, который опомнился, ужаснулся и пустил себе пулю в лоб. Но эта пуля никого не вразумила.

Он продолжает:

"Вот предел необратимости: когда судьбами писателей, чьи книги покупаются и читаются, распоряжаются писатели, чьи книги не покупаются и не читаются.

Унылая серость с хорошо разработанным инструментом словоблудия, затопляющая ваши правления, секретариаты, комиссии, лишена чувства истории, ей ведома лишь жажда немедленно-го насыщения. А эта жажда - неутолима и неукротима.

Оставаясь на этой земле, я в то же время не желаю быть с вами. Уже не за себя одного, но и за всех, вами исключенных, "оформленных", к уничтожению, к забвению, пусть не уполномочивших меня, но, думаю, не ставших бы возражать, я исключаю вас из своей жизни. Горстке прекрасных, талантливых людей, чье пребывание в вашем союзе кажется мне случайным и вынужденным, я приношу сегодня извинения за свой уход. Но завтра и они поймут, что колокол звонит по каждому из нас и каждым этот звон заслужен: каждый был гонителем, когда изгоняли товарища, - пускай мы не наносили удара, но поддерживали вас - своими именами, авторитетом, своим молчаливым присутствием.

Несите бремя серых, делайте, к чему пригодны и призваны, - давите, преследуйте, не пущай-те. Но - без меня.

Билет № 1471 возвращаю.

Георгий Владимов.

Москва, 10 октября 1977 г."

"Я исключаю вас из своей жизни", - говорит Георгий Владимов руководству Союза Писате-лей и без укора, без негодования и злобы зовет каждого литератора сделать то же. Оставаясь при этом в родном доме. На родной земле*.

* В 1983 году Георгий Владимов, после двух инфарктов, постоянной слежки и обысков, вынужден был вопреки своему прежнему призыву покинуть Советский Союз.

...Чем же должен кончиться "процесс исключения"? Исключением Союза Писателей. Здесь, на нашей земле, это воистину союз посторонних. Но произойдет это желанное исключение только тогда, когда каждый сам пожелает исключить Союз из своей жизни. Когда каждый писатель поймет, что держаться ему не за членский билет, а за братскую руку. Работать ему не для Союза Писателей и не для его органов печати - рупоров лжи, - а работать в литературе во имя спасе-ния обманутых.

Читатель найдет нас, прочтет, поймет, услышит - мы остаемся верны ему только тогда, когда остаемся верны себе.

"Совершим с твердостью наш жизненный подвиг, - писал Баратынский Плетневу в 1831 году. - Дарование есть поручение. Должно исполнить его, несмотря ни на какие препятствия, а главное из них - унылость".

Каждому его поручение известно. Для того же, чтобы исключить из своей жизни - и глубже: из своей души! - и шире: из литературы! - Союз Писателей со всей его гноящейся, смрадной ложью, нам, исключенным, не требуется, к счастью, ни сговора, ни собраний, ни резолюций. Это акт нашей личной воли. Каждого из нас поодиночке и всех нас - вместе.

Перед каждым перо и бумага. У каждого есть брат - любящий, правдивый, строгий, смелый. Он не покинул нас и, если мы окажемся того достойны, - не покинет.

Забудем о залах Центрального Дома Литераторов. Научимся видеть в темноте: братство - рядом.

Октябрь 1977 - февраль 1978

Москва - Переделкино

От автора

Эта книга писалась в разные годы. Первая ее часть, автобиографическая, написана в 1974 году, непосредственно после того, как меня исключили из Союза. Вторая часть ("Глава дополнитель-ная") писалась в 1977-1979 годах, и речь в ней идет уже не обо мне одной. Кончается книга откры-тым письмом Георгия Владимова, который сам отказался от членства в Союзе. Владимов объявил, что исключает Союз Писателей из своей жизни и зовет других, оставаясь на родной земле, последовать его примеру.

Перейти на страницу:

Похожие книги

120 дней Содома
120 дней Содома

Донатьен-Альфонс-Франсуа де Сад (маркиз де Сад) принадлежит к писателям, называемым «проклятыми». Трагичны и достойны самостоятельных романов судьбы его произведений. Судьба самого известного произведения писателя «Сто двадцать дней Содома» была неизвестной. Ныне роман стоит в таком хрестоматийном ряду, как «Сатирикон», «Золотой осел», «Декамерон», «Опасные связи», «Тропик Рака», «Крылья»… Лишь, в год двухсотлетнего юбилея маркиза де Сада его творчество было признано национальным достоянием Франции, а лучшие его романы вышли в самой престижной французской серии «Библиотека Плеяды». Перед Вами – текст первого издания романа маркиза де Сада на русском языке, опубликованного без купюр.Перевод выполнен с издания: «Les cent vingt journees de Sodome». Oluvres ompletes du Marquis de Sade, tome premier. 1986, Paris. Pauvert.

Донасьен Альфонс Франсуа Де Сад , Маркиз де Сад

Биографии и Мемуары / Эротическая литература / Документальное
Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное