Процесс исключения (сборник)

Медленно, поределой толпой идем мы к шоссе. И вдруг позади меня ясный женский голос:

– Вот – поглядите на них! Они и убили.

У, как быстро распрямились и отклеились от оград жирные спины, как лихо завертелись шеи, как выбросились из карманов кулаки!

«Кто сказал?»

– А кто сказал?

Я не знаю, кто сказал. Я не знаю, кто убил. Но я знаю: до тех пор, пока убийство Богатырева не будет расследовано, раскрыто и предано гласности, – каждый день будут возникать новые версии. Сделать так, чтоб люди не думали, не размышляли, не высказывали свои предположения – на ухо друг другу или вслух перед толпой, – невозможно. И я тоже хочу поделиться с читателем открыто, вслух, вот какой небогатой идеей. Михаил Хейфец, написавший предисловие к «ущербным» стихам Иосифа Бродского (даже КГБ не называет их антисоветскими), – Михаил Хейфец был обнаружен, схвачен и приговорен к четырем годам лагеря и двум годам ссылки с необычайным проворством. Соответствующие органы предупредили страшное преступление: подумать только, если бы они вовремя не выследили преступника – ущербные стихи, чего доброго, дошли бы до читателя. Но благодаря их бдительности и проворству Михаил Хейфец на основании соответствующей статьи Уголовного кодекса четвертый год сидит в тюрьме. Почему же проявлена такая медлительность, когда дело идет о настоящей уголовщине, об убийстве? Почему третий год мы ждем, ждем и ни единого звука не слышим о ходе следствия? Не наносит ли такое положение вещей настоящий ущерб нашему обществу: литератор за решеткой, а неведомый убийца – на воле? Не лучше ли наоборот?

Кто убил Богатырева?

Недавно выяснилось, что его вообще не убивал никто.

Как это – никто? Значит – Костя жив? Кого же мы хоронили? Может быть, приснились мне эти похороны?

Со дня похорон Богатырева (20 июня 1976) и ко дню исключения из Союза писателей Владимира Корнилова (18 марта 1977) возникла новая версия: Богатырева никто не убивал. Это и была та новость, которая овеяла свежестью очередное мероприятие в комнате номер 8. Что ж! Через несколько лет мы, быть может, узнаем, что никакого Константина Петровича Богатырева никогда и на свете не было, а те, кто осмелится утверждать, что он все-таки был, продались заокеанским хозяевам и занимаются фабрикацией антисоветских фальшивок.

8

Действующие лица: председатель – Ф. Кузнецов, члены Секретариата – Алексеев, Амлинский, Грибачев, Кобенко, Козлов, Козловский, Колесников, Куняев, Львов, Медников, Михайлов, Наровчатов, Прилежаева, Проскурин, Разумневич, Рекемчук, Самсония.

Исключаемый: Владимир Корнилов.

Место действия: Центральный Дом литераторов, комната номер 8. Время действия: 18 марта 1977 года.

Исключают Корнилова за то же, за что исключали всех, начиная с Пастернака: придя в отчаянье от невозможности вслух выговаривать свои мысли и чувства на родине, у себя дома, он начал публиковать повести, романы, стихи за границей. Это раз, это первая, главная, никому не прощаемая вина. Главная мука, на которую обрекают писателя. Задавись, умри, но не печатайся на Западе!.. Но укажите нам другую дорогу к родному читателю – не через Запад, а прямо! – и мы пойдем по ней! В 1974 году на Западе была опубликована повесть Корнилова «Девочки и дамочки». Она была когда-то, еще при Твардовском, принята к печати в «Новом мире», набрана, но прирезана цензурой. Это повесть о женщинах, рывших противотанковые рвы под Москвой в 41-м году. О неказистой и беспомощной гибели, в которой победа. Затем, снова не у нас, а на Западе, Корнилов опубликовал роман «Демобилизация»; техник-лейтенант, уже отслуживший немало, хочет вырваться из казармы – куда-то – он еще и сам не знает куда! но к живой человеческой жизни. Роман этот, на мой взгляд, следовало бы озаглавить «Мобилизация»; люди, падая, валясь на четыре ноги, снова поднимаются на две, и снова падают, и снова встают, и даже, случается, заставляют себя распрямляться. Это роман о духовной мобилизации.

На первый, поверхностный, взгляд проза Корнилова завалена – даже захламлена! – бытом. А глянешь глубже, поймешь: сквозь быт он ведет своих героев к бытию. От приниженности и даже скотства – к человеческому достоинству и чистоте. К человеческой любви – от той, что лишена человечности.

Роман появился за рубежом. А затем – в 1975 году, в № 5 журнала «Континент», появились и новые стихи Корнилова. Уж такие, уж такие «ущербные»: о расстреле Гумилева, например[73].

Кроме печатания на Западе вторая провинность Корнилова: заступничество. Он открыто, вслух не раз и не два заступался за преследуемых литераторов и нелитераторов.

Самосуд начался. Разумеется, выяснилось быстро, что Корнилов – предатель, двурушник, продался заграничным хозяевам за деньги и не соображает, глупец, что по миновании надобности хозяева выжмут его, как лимон, и выбросят. Главный двигатель всех его поступков – не трагедия писателя, которого насильно разлучают с читателем, а тщеславие. Впрочем, пересказывать все перипетии самосуда я не стану: изобретательности никакой. Приведу немногое.