Процесс исключения

Вам бы тогда защитить от Юдина — Корнея Чуковского, а вы вместо этого теперь охраняете Чуковского от меня.

История литературы, а не вы и на этот раз решит — кто литератор, а кто узурпатор.

В 1885 году Толстой писал Урусову: "Да, начало всего слово: Слово святыня души… И слово это есть одно божество, которое мы знаем, и оно одно делает и претворяет мир".

Слово — дух! — от вас, отлетело.

Таким словом руководить нельзя, даже имея очень сильные и очень длинные руки. Положение слова в нашей стране истинно отчаянное: если человек говорит что-то, не совпадающее с вашим сиюминутным мнением, его объявляют антисоветчиком; если за границей критикует кто-нибудь нечто дурное, совершающееся в нашей стране, — это объявляется вмешательством в наши внут-ренние дела. Так вы руководите. А словом, святыней души, руководить нельзя; таким словом можно увлекать, излечивать, счастливить, разоблачать, тревожить, но не руководить. Руководить можно только помехами слову, препонами слову, плотинами слову: изъять книгу из плана, изъять из библиотеки, рассыпать набор, не напечатать, исключить автора из Союза, перенести книгу из плана 74-го на 76-й, а бумагу присвоить себе или напечатать миллионным тиражом прозу Филева. Вот такой деятельностью вы и руководите. Мешать. Тормозить. Запрещать.

"Слово — святыня души. Оно одно претворяет мир". Ему помешать бессильны даже вы.

Несмотря на все чинимые вами помехи, на тридцать седьмои-тридцать восьмой год и на предыдущие, на сорок шестой, на сорок восьмой, на сорок девятый-пятьдесят первый, на пятьдесят восьмой, шестьдесят шестой, на шестьдесят восьмой и шестьдесят девятый, русская литература жива и будет жить.

…А Муза и глохла и слепла,

В земле истлевала зерном.

Чтоб после, как Феникс из пепла,

В эфире восстать голубом

Чем будут заниматься исключенные? Писать книги. Ведь даже заключенные писали и пишут книги. Что будете делать вы? Писать резолюции. Пишите.

Я начала читать заготовленное мною дальше — перешла к Сахарову и Солженицыну:

— Сахаровым наша страна и каждый из нас должен гордиться. Он первый заговорил о спасении Человечества не войною, а единением народов; первый сочетал глобальные заботы с заботами о судьбе каждого отдельного Человека. Каждая человеческая судьба для Сахарова — родная ему судьба. То, что сейчас именуется "борьбой за разрядку международной напряжен-ности" — это идея Сахарова, из которой совершено горестное вычитание: борьба за отдельного человека.

Тут поднялся такой неистовый крик, что я уронила бумаги на пол. Нагнулась, чтобы подобрать, и уронила очки.

Собрала бумаги в охапку, но разбирать, где какая страница, уже не могла.

А между тем, заговорив о Сахарове и Солженицыне, я хотела опять вернуться к основной теме своего выступления: "слово есть поступок", как утверждал Джон Рескин, слово — это и есть дело (отчего у нас и карают за слово более жестоко, чем за "дело"), как утверждал Герцен; я хотела напомнить своим собеседникам: слово истины непобедимо, а если победимо, то лишь временно. Я хотела огласить пророчество Чаадаева:

"Главный рычаг образования души есть без сомнения слово… Иногда случается, что проявлен-ная мысль как будто не производит никакого действия на окружающее; а между тем — движение передалось, толчок произошел; в свое время мысль найдет другую, родственную, которую она потрясет, прикоснувшись к ней, и тогда вы увидите ее возрождение и поразительное действие в мире сознаний"*.

Я хотела напомнить утверждения Льва Толстого:

"Истина, выраженная словами, есть могущественнейшая сила в жизни людей. Мы не сознаем эту силу только потому, что последствия ее не тотчас обнаруживаются"**.

И — запись в толстовском Дневнике:

"Нынче думал… о том, какая ужасная вещь то что люди с низшей духовной силой могут влиять, даже руководить высшей. Но это только до тех пор, пока сила духовная, которой они руководят, находится в процессе возвышения и не достигла высшей ступени, на которой она могущественнее всего"***.

* П. Чаадаев. Пять неизданных "Философических писем". Письмо пятое. Литературное наследство. М.: Жургаз, 1935, т. 22–24, с. 49.

** Л.Н.Толстой. Полн. собр. соч. М.; Л., 1932, т. 44, с. 374.

*** Там же. М., 1937, т. 55, с. 27.

Наизусть я, естественно, этих цитат не помнила, листы, поднятые с пола, перепутались, рев стоял страшный, и силы мои, и время мое истекли, и вместо всех заготовленных выписок о неизбежной победе слова я проговорила напоследок:

— С легкостью могу предсказать вам, что в столице нашей общей родины, Москве, неизбеж-ны: площадь имени Александра Солженицына и проспект имени академика Сахарова.

Молчание.

Кто-то: И переулок имени Максимова.

Громкий хохот.

Я (потерявшись, замедленно): И тупик Юрия Яковлева.

Кто-то: Все это мы завтра утром услышим по Би-би-си…

Кто-то: Зачем завтра утром? Сегодня вечером.

Я: А почему вы так боитесь Би-би-си? Мы — страна победителей.

Молчание.