Процесс исключения

Напоминаю, что письмо это написано и получено мною в стране, где имя мое запрещено, где за каждую мою самиздатскую или тамиздатскую книгу человек рискует поплатиться тюрьмой, где не печатается ни одна моя новая строка; где из всех библиотек уже изъяты мои прежние книги, а из каталогов — названия. Меня нет и меня не было. Хуже — я чума. Удивительно ли, что, какую бы живую благодарность ни испытывала я к моим западным переводчикам, рецензентам, издате-лям — русским и нерусским, — ничто не сравнится с тем благоговением, с каким несла я домой этот заплаканный орден. Орден братства.

— Аа… а! Значит, вы все-таки против отъездов? — спрашивают после недолгого молчания мои собеседники.

— Нет, отчего же, я за. Я уже притерпелась. Пусть едут.

6

Но мне давно пора уже вернуться к своей теме: к исключению из Союза Писателей. Обе темы связаны одна с другою, но все же моя уже.

Памятен нам август 1946 года, речь Жданова перед писателями в Смольном. И постановление, и речь напечатаны во всех газетах. С ними в любую минуту может ознакомиться каждый. Это наша «Илиада» и «Одиссея», классический образец бюрократических постановлений об искусстве, — можно сказать, вершина жанра. Недаром оба документа годами и даже десятилетиями препода-вались во всех школах России вместо российской словесности.

Постановление не отменено по сию пору, хотя оба ошельмованных писателя печатаются, Ахматова даже и многотиражно*.

Беспомощность официальной власти перед властью поэта стихами Ахматовой была не единожды провозглашена. Судьбою — подтверждена. Однако в 1961 году уже победившая Ахматова снова растолковала своим гонителям эту истину — на этот раз, можно сказать, по складам, прозой, в "Слове о Пушкине".

"После… океана грязи, измен, лжи, равнодушия друзей и просто глупости… как торжественно и прекрасно увидеть, как этот чопорный, бессердечный… и уж, конечно, безграмотный Петербург стал свидетелем того, что, услышав роковую весть, тысячи людей бросились к дому поэта и навсегда вместе со всей Россией там остались.

…Он победил и время и пространство…

…И это уже к литературе прямого отношения не имеет, это что-то совсем другое"**.

* Постановление ЦК ВКП(б) "О журналах «Звезда» и "Ленинград"" от 14 августа 1946 года отменено на заседании Политбюро ЦК КПСС 20 октября 1988 года как ошибочное. — Примеч. 1988 года.

** См. в сб. — О Пушкине. Л.: Советский писатель, 1977, с. 5–6.

Борис Пастернак подвергался разгромам в печати много лет, еще до своего исключения из Союза, в особенности бурно после того же исторического Постановления ЦК 1946 года. Сразу после Нобелевской премии, в 1958 году, его едва не лишили гражданства. Коллеги Пастернака обратились к правительству с просьбой выслать его за пределы страны.

Чтобы остаться дома. Пастернак отказался от премии. Сохранилась ли стенограмма исключе-ния из Союза Писателей Зощенко и Ахматовой, я не знаю. Стенографический же отчет о расправе с Пастернаком сохранился. Подробная стенограмма опубликована за границей*. Я привожу ее краткий конспект. Документ интересен и сам по себе — "как люди в страхе гадки", интересен и тем, что реплики действующих лиц — это как бы шпаргалка для всех участников — соучастников! — подобных расправ в будущем.

* См.: Новый журнал, № 83, Нью-Йорк, 1966, с. 185–227. В наше время, в 1988 году, стено-грамма позорного этого собрания опубликована в № 9 журнала «Горизонт». — Примеч. 1988 года.

"В ходе обсуждения" было установлено, что: Борис Пастернак

1) чужд советскому народу — и не только с той поры сделался чуждым, когда написал эту дурно пахнущую мерзость, этот поганый роман, "Доктор Живаго" (где оплевано все святое для нас, в том числе и Октябрьская революция), а вообще всегда был чужд — в своей эстетствующей, декадентской, индивидуалистической, камерной, комнатной поэзии. Был и остался чужд народу.

2) Пастернак не только чужд народу, но ненавидит народ и считает его быдлом.

3) Пастернак — враг народа.

4) Он скрывал свою враждебность под прикрытием извилистых эстетических ценностей. Между тем вся его поэзия — это 80 тысяч верст вокруг собственного пупа. (Одно время, правда, некоторым отдельным товарищам виделось в поэзии Пастернака нечто даже революционное, когда он находился в окружении Маяковского. Но они проявили излишнюю снисходительность и близорукость.)

5) У Пастернака нож за пазухой — нож против народа.

6) Пастернак поставил большую пушку — обстреливать из этой пушки народ.

7) Недаром он всегда водился с иностранцами.

8) Роман "Доктор Живаго" — предательский акт, проповедь предательства и апология предательства.

9) Пастернак не с наших позиций отнесся к событиям в Венгрии.

10) Пастернак — литературный Власов.

11) Пастернак — соучастник преступления против мира и покоя на планете.

12) Пастернак — это война.

Каков же моральный облик этого предателя, поставившего большую пушку?

Моральный облик у него такой, какой и выясняется из всего вышесказанного: