Процесс маленького человечка с большими последствиями

Перед лицом судей, облачившихся в свои богатые мундиры, предстал бедно одетый, удрученный, словно надломленный, подсудимый. Он был слишком беден, чтобы взять себе адвоката. Несвободно владея речью, непривычный к публичности и мало знакомый с техническими формами, имеющими такое значение в английской юрисдикции, он сам, казалось, мало заботился о своем деле. Сперва оробев, он скоро овладел собой. Он негодовал на строгость, с какой к нему относились, на высокие судебные издержки, какие требовались от него, на попытки восстановить против него присяжных. В спокойной шестичасовой защите обрисовал он себя честным, верующим христианином, убежденным последователем Божественного учения, высшая заповедь которого – терпение и любовь. Он утверждал, что его нападки касались правительства, а не религии. Он ссылался на то, что пародии до сих пор не преследовались никогда. Он указывал на Лютера, передового борца свободной, критической речи, которого папа Лев X хотел заставить замолчать обещанием богатой мзды; на Каннинга, который безнаказанно пародировал книгу Иова. Начитанным выказывал себя маленький, невидный, мало симпатичный человечек, искусно пользовался он своими знаниями, и тем складнее выходила его речь. Прокурор и судьи неоднократно перебивали его, старались спутать и запугать. Они объявили священной обязанностью присяжных осудить преступление, содеянное против религии. Они состязались друг с другом в горячности и страстной партийности. Все оказалось напрасно! Совещание присяжных длилось всего несколько минут. Они оправдали Гона от взведенного на него обвинения.

Но правительство не примирилось с таким решением. Уже 19-го декабря Гон снова предстал на суде Кингс-бенча (верховный суд в Англии).

Сам лорд обер-судья Элленборо принял на себя обязанности председателя. Гон защищался спокойно и хладнокровно, ни разу не преступив границ порядочности. Он и тут ссылался на сильные прецеденты. Он признавал, что его сочинения могли оказаться весьма неудобными для правящих классов и, с их узкой нелиберальной точки зрения, в высшей степени предосудительными. Но они не заключают в себе ничего противного отечественным законам, которые он чтит, тем менее – чего-нибудь против Божеских законов, перед которыми он умиленно преклоняется. Видимо взбешенный государственный прокурор пытался остановит Гона в его речи, обращался с ним сурово и презрительно. В наставлении присяжным, сочинение, послужившее поводом к обвинению, назвал он богохульным и безбожнейшим порождением жалкого памфлетиста. Но суд присяжных и на этот раз оказался иного мнения: сухо и прямо произнес он свое «невиновен».

Упорствуя в ненависти и злобе, правительство все еще настаивало на своем.

20-го декабря Гон снова должен был защищаться перед судом. Все надеялись напасть таки, наконец, на более податливый состав присяжных. На этот раз Гон, казалось, не мог уже дольше выдерживать всей тяжести неотступного преследования. Он производил впечатление совершенно разбитого человека. Когда ему предложили слово, ему, очевидно, надо было прежде всего успокоиться и перевести дух. Сконфуженно попросил он для себя пять минут времени. Элленборо отказал, насмешливо предложив обвиняемому – буде он находит это уместным – попросить об отсрочке судебного производства. Тут уже обвиняемый вышел из себя и раздраженно ответил:

– Нет, милорд, этого я не прошу.

И вот он вырастает до своего апогея, черты лица его просветляются, глаза горят, и потов красноречия струится с его уст. Он жаловался на жестокое, бесчеловечное обращение, беспримерное со времен безбожного Джефрея – также лорда верховного суда – обращение, с каким английский суд позволяет себе относиться к полноправному гражданину перед лицом присяжных. Надменное выражение «Cimis Romanus sum» внятно раздается в его гордой речи.

«Приговор мой, – восклицает он, – в руках моих сограждан. Его светлость мне не судья. Вы, гг. присяжные, и только вы одни мои судьи. Его светлость сидит тут в ожидании вашего приговора!»

Оспаривая в дальнейшей своей аргументации утверждение на счет подлинности анастасийского Сумвола Веры, – преисполненный гнева, в оправдание своего мнения, подсудимый сослался на отца лорда Элленборо, епископа Карлейльского. Отстранить такой авторитет судьям было неудобно. Лорд-судья, сраженный, как молнией, упал на стул и теперь уже формально беспомощно просил о пощаде. Но присяжные, без дальнейших колебаний, объявили подсудимого свободным от всякого обвинения.

Гона с триумфом доставили домой. Все предавались откровенной и шумной радости, по поводу исхода процесса. Все удивлялись человеку из народа, который, при всей ограниченности своих скудных средств, устоял против сильной власти высших королевских судов, без помощи адвоката справился с тремя одно за другим следовавшим обвинениями, ни разу не потеряв самообладания и присутствия духа. Лорд обер-судья, оскорбленный и глубоко задетый, вышел в отставку. А в пользу Гона собрана была большая сумма денег.