Процесс Жиля де Рэ

Плод стараний судебного секретаря, протокол процесса, сообщая нам по-французски об этом моменте душевного расстройства, воспроизводит развязку трагедии. Нам не дано узнать, почему Жиля де Рэ охватил столь внезапный гнев и после того, как были распроданы последние из оставшихся у него замков, он вдруг перестал мириться с происходящим. Но, игнорируя святость церкви, нарушая во время службы неприкосновенность духовного лица, Жана Леферрона, наконец, пренебрегая авторитетом герцога Бретонского — единственной опоры, которая у него тогда оставалась, — он обрек себя на погибель. После сцены в Сен-Этьен-де-Мерморте процесс и казнь не заставили себя ждать. Жиль де Рэ думал, что у него есть заложник, он держал Жана Леферрона в застенке, сначала в Сен-Этьене, потом в Тиффоже. Но только по наивности своей он, желая убежать, видел дверь там, где не было и крохотного окоица. Герцог Бретонский и в самом деле вынужден был обратиться к коннетаблю Франции, который обладал властью за пределами Бретани, в Тиффоже, в Пуату. Но коннетабль, Артур де Ришмон, был родным братом герцога; безумец выиграл несколько недель. Сира де Рэ казнили 26 октября 1440 года, а эпизод в Сен-Этьене произошел 15 мая. Преступления, которые непрестанно множились, отчаянные воззвания к демону, наконец эта полоумная выходка, — все вело его к быстрому концу.

Известно, что вначале он держался перед судьями дерзко и заносчиво. В его поведении не было никакого расчета, никакой интриги: оскорбительный тон мгновенно сменяется изнеможением и подавленным состоянием духа. Его заносчивость нелепа и глупа. Сквозь все гнусности Рэ иногда проступает благородство, но происходит это лишь тогда, когда его одолевает бессилие. Рядом с мужеством и отвагой, которые он обнаруживает при встрече с наказанием и смертью, в нем живет панический страх перед дьяволом. И мужество, и отвагу он проявил в битвах. Но трагический ужас обретает особую значимость, если важна не только смерть (как происходит на войне), если преступление и раскаяние выводят на сцену то, что обозначается как трагедия, что делает трагедию выражением самой судьбы. В этом смысле диалог судьи и преступника, Пьера де Л'Опиталя и Жиля де Рэ — невероятно масштабное по напряженности зрелище. Вся важность этой беседы, видимо, сразу же стала очевидной: вот почему писец передает их по-французски, что происходит всякий раз, когда слушания, часто обремененные юридической педантичностью, внезапно меняют свой ритм и перерастают в патетику.

Во время внеочередного допроса, прервавшего церковные судебные процедуры (решение о нем было принято лишь в последний момент, перед дыбой, готовой вступить в дело) высокий священный магистрат, который и есть Пьер де Л'Опиталь, настойчиво требует у Жиля де Рэ ответа, «исходя из каких мотивов, с какими намерениями, с какою целью» убивал он своих жертв. Жиль незадолго до того уточнял, что совершил эти преступления «следуя своему воображению, а не чьим-либо советам, согласно своему собственному рассудку, стремясь лишь к наслаждению и плотским утехам»; он смущен и говорит в ответ:

— Увы, Монсеньор! Вы терзаетесь, и я вместе с Вами.

Ответная реплика Пьера де Л'Опиталя также дана по-французски:

— Нет, я не терзаюсь, — сказал он, — но удивлен тем, что Вы мне говорите, и не могу этим довольствоваться: мне хотелось бы услышать от Вас только чистую правду.

— На самом деле, никаких других причин, целей или намерений не было, кроме тех, о которых я Вам сказал; я поведал Вам о предметах более значительных, чем эти, достаточных для того, чтобы умертвить десять тысяч человек.