Провал и маятник

Ясно осознав подстерегавшую меня погибель, я поздравил себя с тем, что, благодаря своевременной случайности, избежал ее. Еще бы один шаг прежде чем упасть, и мир бы меня уже никогда не увидел. И только что избегнутая смерть несла в себе в точности те характерные черты, что я всегда отметал как сказки и пустые домыслы обычных слухов, что ходили об Инквизиции. Для жертв ее тирании был выбор между смертью в муках непосредственно физического свойства, или смертью в ее страшнейших нравственных кошмарах. Я был прибережен для последнего. Долгие страдания истрепали мои нервы до того, что я трясся от звука собственного голоса, и стал во всем соответствовать необходимым качествам объекта для особенностей той казни, что мне предназначалась.

Дрожа всем телом, я нащупал свой путь назад к стене, решив скорей умереть там, чем рисковать испытать ужасы колодцев, которые мое воображение теперь рисовало во множестве вариантов расположенными по всему подземелью. В другом состоянии духа я мог бы набраться храбрости покончить со всеми сомнениями одним махом, бросившись в одну из этих каверн, но теперь я был отъявленнейшим из трусов. К тому же, я никак не мог забыть того, что читал об этих колодцах — мгновенное прекращение жизни не было частью в высшей степени извращенного плана их создателей.

Душевное потрясение заставило меня бодрствовать в течении многих долгих часов, но в конце концов я снова забылся. А по пробуждении, как и прежде, нашел рядом с собой хлеб и кувшин с водой. Испытывая жгучую жажду я опустошил сосуд одним глотком. Должно быть, там было какое-то зелье — я едва закончил пить, прежде чем был охвачен неодолимой дремотой. Мной овладел глубокий сон — сон, подобный смерти. Как он был долог, конечно же, я не имею представления. Но когда я опять открыл глаза, все окружавшее меня стало видимым. Похожее на порождение бреда, бледное сернистое сияние, источник которого я не мог сперва определить, дал мне узреть размер и вид узилища.

Что касается этого, я сильно заблуждался. В целом протяженность стен едва ли превышала двадцать пять ярдов. На несколько минут этот факт поверг меня в полное и бессмысленное расстройство; бессмысленное в полном смысле слова — ну могли ли иметь хоть какое-то значение в том страшном положении, в котором я находился, всего лишь какие-то размеры моей тюрьмы? Но мой разум проникся обостренным интересом к мелочам, и я занялся тем, что попытался определить, что за ошибка вкралась в мои расчеты. И наконец меня осенило. На первом этапе изысканий я насчитал пятьдесят два шага, до того как свалился: должно быть, я находился тогда в шаге или двух от куска саржи, фактически я уже почти завершил обход склепа. А потом я уснул, и проснувшись, похоже, вернулся по уже пройденному пути — это предположение, что обход был практически совершен дважды, ставило все на свои места. Спутанность и подавленность моих мыслей воспрепятствовала мне обратить внимание на то, что начинал я путь со стеной по левую руку, а закончил — со стеной по правую.

Я также заблуждался и в отношении очертаний этих стен. Нащупывая путь я обнаружил множество углов, и это привело меня к выводу о чрезвычайной неправильности общей формы. Таков сокрушающий эффект абсолютной темноты, окружающей миг пробуждения из летаргии, или просто сна! Углы были всего лишь незначительными выемками или канавками, расположенными через неравные интервалы. Общий же план темницы составлял квадрат. То, что я принял за каменную кладку, оказалось железом, или каким-то другим металлом, в огромных листах, швы или стыки которых образовывали выемки. Внутренняя поверхность этих металлических заслонок была грубо размалевана всеми жуткими и омерзительными символами преисподней, какие только способна породить низменная суеверная фантазия монахов. Демонические фигуры, источающие угрозу, в форме скелетов и других, более реалистичных устрашающих образах, покрывали и уродовали стены. Я заметил, что контуры этих уродливых изображений были достаточно отчетливы, но цвета казались поблекшими и расплывшимися, как если бы подверглись воздействию царящей здесь сырости. Я также не обошел вниманием и пол, который был все же из камня. В центре был разверст круглый зев провала, чьей глотки я избежал; он был в подземелье только один.

Все это я видел смутно и с немалым усилием — так как мое физическое положение сильно изменилось за время моего сна. Теперь я лежал на спине, полностью вытянувшись на разновидности низкого деревянного верстака. К нему я был надежно привязан длинным ремнем, похожим на подпругу. Она проходила, обвиваясь вокруг моих членов и туловища, много раз, оставляя свободной только голову, и левую руку — в такой степени, чтобы я мог, как следует напрягшись, добыть себе еды из глиняной миски, стоявшей рядом на полу. Я понял, к своему ужасу, что кувшин убран со сцены. Я говорю — к ужасу, так как меня сжигала нестерпимая жажда. И эта жажда, по плану моих преследователей, должна была сильно возрасти, получив поощрение — еда в миске была остро приправленным мясом.