Провал крестового похода. США и трагедия посткоммунистической России

Примеров тому множество. Влиятельная американская газета описывала «романтизм» и «утраченные иллюзии» в отношении России, но не свои собственные. Один бывший московский корреспондент представил «миф», созданный вокруг деятельности американских «шоковых терапевтов» и российских «радикальных реформаторов», но не указал, что он сам активно поддерживал эту деятельность. Другой корреспондент, известный своими оптимистическими публикациями, с сожалением признавал, что «желаемое выдавалось за действительное». Ещё один корреспондент резко изменил свою позицию в отношении ельцинской экономической политики с положительной на отрицательную и получил Пулитцеровскую премию. Главный редактор «Wall Street Journal» обвинил кандидата в президенты от Демократической партии в том, что тот был «бездумным лидером группы поддержки» для официальной политики — роль, которую в 90-е гг. играла и сама газета. Был среди «заговоривших» и экономист из Всемирного банка, выступивший с разоблачениями политики МВФ и своей собственной организации в отношении России^{115}.

Учёные тоже оказались подвержены амнезии. Профессор экономики из Колумбийского университета сокрушался по поводу непродуктивности российской «реальной экономики», разваленной ранее по его же совету, а затем, тоже «позабыв» отметить свой поворот на 90°, предложил пересмотреть всю концепцию «перехода», которую прежде поддерживал. Историк старшего поколения из университета Беркли проинформировал читателей, что «российский либеральный эксперимент провалился самым откровенным и неожиданным образом», но не сообщил им ни того, что он был в числе самых ревностных сторонников его проведения, ни того, что для некоторых результат не был таким уж «неожиданным». Политолог Стэнфордского университета и фонда Карнеги вопрошал: «Что произошло? Почему так быстро? В чём была ошибка?», забывая, что ошибочным, прежде всего, был его собственный анализ событий в России^{116}.

Что произошло и в чём была ошибка — то есть причина полного провала американской политики по отношению к посткоммунистической России — до сих пор не всем ясно и не всеми осознано. Если отбросить все патологоанатомические копания и взаимные обвинения участников, фактически никто так и не признал публично, что американский крестовый поход вместе с его экономическими «условиями» изначально был неверно задуман и оттого обречён на поражение. Крестовый поход провалился, но увы — нельзя сказать, вслед за известным политическим деятелем, «что попытка превращения России в либеральную демократию окончена»^{117}.

Напротив, американская политическая элита и учёные авторитеты продолжают верить, что Соединённые Штаты несут «абсолютную ответственность за то, чтобы российский эксперимент с демократией вышел удачно» и что для этого необходимо «диктовать национальную экономическую политику»^{118}. Многие из них надеются, что вскорости будут иметь новую возможность «переделать бывший Советский Союз» с помощью «гораздо более радикальных реформ» и «самых жёстких условий», а также с помощью России, которая «будет придерживаться взятого курса». Вот почему после избрания Путина президентом в марте 2000 г. МВФ и другие миссионеры поспешили возобновить свои связи с Москвой в ожидании «второй попытки»^{119}.

Но если дело было «не в том, что мы не справились с Россией», как настойчиво подчёркивал один академический авторитет, как же тогда объяснить провалы американской политики? Можно признать и твердить это как заклинание: «Россия никогда не была нашей, поэтому мы её и не теряли». Но, несмотря на всю правдивость, это будет всё же слишком запоздалое признание: предпосылкой крестового похода было именно то, что Россию всегда считали «нашей», что брались её переделывать и удерживать от «собственных противоречивых замыслов».^{120}

А можно, что и делается на самом деле, обвинять в происшедшем всех и вся. Одни миссионеры обвиняют клинтоновскую администрацию и МВФ, которые якобы плохо проводили политику; другие возлагают ответственность на Ельцина и его министров, проявивших нерешительность; третьи винят российский парламент, а четвёртые — простых россиян, оказавшихся слишком «непонятливыми». (Как заявил один эксперт, «русские умудряются испортить всё, к чему прикасаются, даже такие простые и здоровые вещи, как голосование и делание денег»)^{121}. Но больше всего винили «наследие 70-летнего коммунистического правления», как будто бы в 1992 г. предшествующая российская история была неизвестна, или её можно использовать без разбора для объяснения всех провалов американской политики^{122}