Провал крестового похода. США и трагедия посткоммунистической России

Сам же крестовый поход избежал даже порицания. Мало того, самые ревностные миссионеры — чиновники, учёные, журналисты — ныне в чести и продолжают делать успешную карьеру, в то время как катастрофические последствия их миссионерской деятельности становятся всё заметнее. В 1999 г., к примеру, заместитель главы американского казначейства, который курировал американскую политику по отношению к России, получил высший пост, а его бывший начальник, на глазах которого десятки миллионов россиян оказались в нищете, благополучно переместился в частный сектор, гарантирующий ему минимум 30 млн. долларов только за первые два года. Гарвардский специалист по «шоковой терапии», объявленный в федеральный розыск и преследуемый американским правительством в 2000 г. за финансовые махинации в Москве, был награждён «самой престижной премией по экономике, не считая Нобелевской». Журналист, неверно освещавший события в своих репортажах, получил Пулитцеровскую премию.

Даже обвинённый в коррупции бывший российский премьер-министр Виктор Черномырдин до сих пор пользуется признанием в США^{123}.

Так почему же «самые фундаментальные, основополагающие вопросы», как вопрошает критик американской политики, остаются без ответа?^{124}. Это большая загадка ещё и потому, что некоторые из этих вопросов, пусть мимолётно, но поднимались в самых высоких кругах. В 1997 г. Алан Гринспан, председатель Федерального резервного собрания, высказал сомнение в возможности «автоматически создать систему свободного рыночного предпринимательства» в посткоммунистической России. Газета «Washington Post», долгое время поддерживавшая крестовый поход, сразу после финансового краха 1998 г. внезапно призналась: «Мы полагали, что знаем, как коммунистическая страна может превратиться в капиталистическую… Многое нужно переосмыслить». Такая же реакция была и у главы американской торговой палаты в Москве: «Мы все верили в процесс реформ, но, оказывается, мы ошибались»^{125}.

Почему сомнения не пошли дальше этого? Почему не произошло по-настоящему глубокое переосмысление того, что случилось? У бывшего высокопоставленного российского чиновника, занимавшего ряд постов в ельцинских кабинетах, на этот счёт своё, циничное, объяснение: «МВФ прикидывался, что видит реформы, Россия прикидывалась, что их проводит»^{126} Этот ответ многое говорит о поведении самого автора, но большинство американских миссионеров были истинными верующими, чуждыми цинизма. Другой ответ предложил критик американской политики, процитированный выше. Он полагает, что причина могла быть в «отсутствии интеллектуальной честности»^{127}, но это, в свою очередь, требует пояснения.

Частично это можно объяснить коллективной памятью об эпохе маккартизма. (А как ещё можно объяснить заголовки в американских газетах типа «Красная тревога» или «Красная угроза», когда на выборах 1996 г. возникла реальная возможность победы коммунистического кандидата? Или определение «одиозный», данное коммунистическому кандидату молодым американским учёным, притом, что олигарх Березовский у него подобных чувств не вызывал?)^{128}.

На протяжении всех 90-х гг. американский крестовый поход и всецелая поддержка Ельцина и ельцинизма выглядели или подавались как единственная альтернатива «угрозе возвращения коммунистов» в России. Никакая другая некоммунистическая альтернатива, по свидетельству бывшего участника событий, «даже не рассматривалась»^{129}. А большинство американских специалистов по России просто не могло себе представить иную альтернативу. Когда в конце 1998 г. Белый дом и МВФ спросили некоторых из них, есть ли у них новые идеи относительно России, таковых не нашлось. А в 2000 г. антикоммунизм был выдвинут в качестве первоочередной причины для поддержки бывшего офицера КГБ Путина^{130}.

У многих специалистов по России это могло вызвать законное беспокойство, что, критикуя базовую предпосылку американской политики, они рискуют быть обвинёнными в симпатии к коммунизму или, как принято говорить сегодня, в «ностальгии по Советскому Союзу». Возможно, читателя это удивит, но такие вещи до сих пор случаются. В последние годы я лично был свидетелем подобной порочной политической практики в своей профессиональной области, журналисты — в своей, и даже бывший главный экономист Всемирного банка наблюдал подобные вещи в своей: «С точки зрения сторонников этой практики «холодной войны», те, кто проявлял симпатию к переходным формам, так или иначе связанным с коммунистическим прошлым, сами оказывались виновными в “коммунистических симпатиях”»^{131}.