Читаем Провал «миссии бин», или Запись-ком капитана Вальтера полностью

Провал «миссии бин», или Запись-ком капитана Вальтера

Рассчитались. Все были. Вытер со лба холодный пот. Я чего испугался? Хлопцы бегали по ночам на завалинку в Мирный, но не всех девчонки там ждали. Кто-то из отвергнутых воздыхателей висит сейчас на телефонном проводе по ту сторону башни водокачки. На змеевике.

— Столпились! Рано радуетесь: официально здесь — колхоз, вы — колхозники. Бороны соберите и уложите под стенами амбара. Воняет. Подрывались у стены купола, так воронки песочком присыпьте. Донгуана огородите листами гофры, скройте с глаз, смотреть противно. Селезень, примись за уборку. Ах, да! Боронами, воронками и Донгуаном займётесь после, а сейчас… жбанок спирта тому, кто найдёт обрыв телефонного кабеля. Дневальный рядовой Милош, можешь участвовать. Селезень, к тебе и твоим это не относится, продолжай уборку.

Никто из понуро разбредавшихся полеводов прыти не проявил потому, что знали: спирт из личных фляг весь выпит, а тот во фляжках, что полагался на очистку «макариков» — у Силыча, Председателю у того не выпросить.

Нестерпимо зачесалось под шубой, но почесал я только обритую грудь под запахнутой накидкой.

— Из фляги комиссара роты выделю, — напомнил я о НЗ. — Слукавил: оставалась у меня со спиртом одна из двух моих фляг. Фляги погибших комиссара и разведчиков выпиты.

Враз стрекача задали. В проходе под «миску» пробку устроили. Только когда поднимали пыль далеко за водокачкой и крестьянским кладбищем, подумал, что кабель мог быть повреждён и на территории погоста, копытами Донгуана. Свистнул в след, но не услышали, бежали, только пятки сверкали. На кладбище — ни ногой: помнили мой приказ. Обогнули с двух сторон. Не догадались потянуть за провод — определить, вдруг среди обелисков обрыв.

Я взобрался на крышу барака, пролез в люк и спрыгнул вниз. Снял накидку, раскатал из браслетов и ошейника трико-ком, надел зипун, подпоясался и раздвинул створку занавеси. В общем помещении спального барака бывшие дядины разведчики мыли полы.

— Слушай, звеньевой, — вышел я из закутка, — по пятьдесят грамм спирта каждому выделю, если сейчас пойдёшь на крестьянское кладбище и отыщешь обрыв телефонного кабеля.

Селезень выпрямился.

— Дудки, Председатель! — отказал смело. — Полоть на самых трудных участках — Селезень, уборка — Селезень, стирка — Селезень, посуду мыть — Селезень, полы драить — Селезень. Чуть что — Селезень! Да загнусь, но на кладбище не пойду!

Я подскочил к нему и… закашлялся в кулак. Мыли полы Селезень и хлопцы в трико-ком под трусами, обутые в прогары***********, растоптанные и разбухшие от воды. На красной в ранках коже рук блестели кристаллы соли. Мелех, Крынка и Пузо Красное — уставшие, только что с ног не валились — стояли по сторонам звеньевого с видом полной решимости тут же загнуться заодно с командиром.

Подсобрал зипун под ремень на пояснице и сказал с былой командирской непреклонностью в голосе:

— Ефрейтор, вот тебе мой приказ! Марш на кладбище, найди обрыв телефонного кабеля, восстанови связь. Провода необходимо зачистить и скрутить — красный с красным, синий с синим: техника древняя, капризная. Вернётся дневальный рядовой Милош, передашь ему, меня до утра не беспокоить. Я всю ночь проведу в «капэ», приказ о восстановлении воинских отношений надо подготовить, написать, завтра на утреннем построении зачитаю. Замогильные голоса на крестьянском кладбище — брехня. Если прапорщик Лебедько этого тебе не докажет, я лично стану рядом с тобой полы мыть. А знаешь, можешь среди могил не искать обрыв, на краю кладбища потяни за кабель, и всех-то делов.

Селезень выронил тряпку и вытянулся, трое рядовых проделали то же и выстроились в шеренгу у плеча ефрейтора, щёлкнув каблуками прогар.

— Слушаюсь!

— Наконец-то, — прошептал Мелех.

— Дождались, — согласился Крынка

— Неужели? — чуть не плакал Пузо Красное.

— И вот что, ефрейтор, передашь мой приказ старшему сержанту Брумелю — завтра после утренней поверки стрижка всех наголо.

— Есть! Разрешите трико-ком скатать — почесаться.

— А не заклинит волос в браслетах?

— У нас только-только проклюнулся. Едим петрушку да укроп. «Отрады» неделю не видели. Прапорщик Лебедько на зелень посадил, нарядами за нашу пахоту наградил.

Я запахнул на груди зипун, чтобы не видели эти доходяги моих округлостей.

— Закончилась оскомина, и запас сушёной ягоды у Силыча на исходе. Утверждает, что скоро оскоминица снова родит ягоду. Хорошо бы. — Я вздохнул: без оскомины самогонки-экстра не выгонишь, а из одного только топинамбура будут ли покупать в ЗемМарии. — Почешитесь, — разрешил и вышел из барака.

Проходил мимо вагона-ресторана, остановился. Донгуан — в кругу поваленной им ширмы из листов гофры — стоял с кобыльего заду… на коленях, голову оставив на крупе. Губы с пеной и язык на «стекле» подрагивали. Дышал жеребец часто-часто, как собака, тогда как бока в мыле расширялись и опадали совсем не часто. На меня смотрел пугливо: боялся Председателя — этого верзилу с крепкими коленями.

— У-уу! Онанист ненасытный!