Арестовав и разоружив роту, капитан Кныш изъял всю походно-боевую амуницию, остались мы в одной хэбэлёнке. Оставил нам и зипуны, подаренные нам мэром Твердыни в Руси по прибытии с Марса. Собирали береты и ушанки, Лебедько свою пилотку не отдал; распахнул, нахлобучил на лысину (по странности, она великану была велика), вытянулся в строю во весь рост, откинул голову назад — подойди, забери, попробуй. Кныш подошёл, но, только дотянувшись на ципочках, потрогал у прапорщика огромное с «серьгой» ухо и предложил улететь в ЗемМарию. Лебедько отрезал: «Куда с такими зубами и ушами? Людей смешить? И потом я и оставшиеся в живых дали клятву не покидать Бабешки, пока могилы товарищей здесь».
У старожилов острова внешность действительно была странной. Шерстью заросли с головы до пят. Зубы удлинились на треть, у одних вперёд торчали, у других, наоборот, во рту в глотку скрючило. Уши — с виду не совсем как у чебурашки, но укрупнились заметно. Мочки набухли, оформились «бутылочками» и чуть ли до плеч не доставали. Оторопь забирала. Такой необычной болезни я не знал, ни у волков, ни у мустангов, ни у драконов не наблюдали. Когда хоронили дядиных солдат, сержант Брумель вознамерился побрить друга сержанта Кобзона, но Лебедько не дал — убедил, что бороды положены по уставному положению, и выглядят погибшие так лучше. Ну, ещё бы: лохмы на голове и бороды «девственные» все приобретённые необычные «прелести» скрывали.
Довольствия на старожилов не было, поэтому я своим каптенармусу, повару, денщику, ещё пятерым пехотинцам приказал оставить повседневку, трико-ком и убыть в ЗемМарию. Денщик, прощаясь со мной, сказал: «Чона Ли, истопника и вашего нового денщика, я проинструктировал — наказал пищу обильно не солить и сладкого много не давать… Хлебнёте вы здесь, однако. Но послушай, сынок, старика: не только поднять колхоз вас здесь оставляют. Командующий, понятно, тем спасает от скорого суда: вернул бы в Крепость, отправили бы на «Звезду» — под трибунал. Но, сдаётся мне, здесь на острове вы ему ещё зачем-то нужны, иначе бы профессионалами так не рисковал. Земляки — горожане все бывшие, не говорю уже о небёнах, полоть не умеют, а вырастить пшеничку знать надо как. Оставь меня, я до Хрона агрономом работал». Я отказал, дурак.
Дирижабль, подцепив ротный ветролёт, взмыл в небо и… выбросил на парашютах мешки. В приложенной записке капитан Кныш сообщал, что Комендантом Крепости получена марсианская лучеграмма с просьбой командующего ОВМР оставить «мудаку капитану» дополнительный из НЗ «Распутина» запас провизии, «чтоб за год не передохли». «Год тебе, бывший майор, растить петрушку и укроп — после трибунал». Отбросив оскорбительную записку, я расстегнул молнии мешков. В шести пачки флотских макарон, в двух КНТМ, БККСКП, ФРКУ, экзоскелеты, ножи, сапёрные лопатки и комлоги! Почему не вернули нам винтовки, ракетницы, огнебаллисты и шмелетницы, я понимал: было бы слишком подозрительным, а так, сошлются на ошибку при выброске нам макарон — перепутали в спешке мешки. Нож и сапёрка — оружие, а в руках моих марпехов-овэмэровцев — ещё какое. А комлоги! Переговорная связь, которую засечь и подслушать противник не мог. Правда, на острове она не работала из-за помех. Ну, а спецназовские комбинезоны-ком «на тушканчиковом меху» (КНТМ), шлемы-ком (ФРКУ) не всякая пуля брала, луч лазера даже в меху увязал. Экзоскелеты — надень, кого хошь догонишь, от кого хошь убежишь. Я ликовал. Боевое снаряжение приказал хранить в ротной каптёрке, ножи запер в сейфе. Каптенармусом назначил прапорщика Лебедько.
— Докладываю, — не дождался моего разрешения прапорщик.
— Докладывайте короче — спать хочу.
— На крестьянском кладбище голоса… из-под надгробий звучат. Людские. Лейтенант Крашевский может подтвердить.
Я распустил пояс, содрал с плеч портупею, сбросил ботинки с крагами и завалился в гамак. Ещё секунда — и провалюсь в сон. После ночи вставал отдохнувшим, бодрым, голодным, готовым гору свернуть, а сейчас отреагировать на такую информацию не было ни сил, ни желания. «Белой горячки здесь только не хватает. Распустил дядя своего каптенармуса, но у меня не забалует».