Прованс навсегда

Мсье Икс порадовался теплому приему, оказанному его товару в Англии.

— Ваш друг, должно быть, настоящий любитель и ценитель.

— О, еще какой! Но некоторые из его друзей такой страсти не понимают.

Я представил, как он пожимает плечами. Конечно, вещь совершенно особая. Кому нравится, кому и нет. Что ж тут такого. Tant mieux, тем лучше для тех, кому нравится. Он засмеялся и сменил тон на доверительный.

— У меня есть кое-что интересное. Я сделал фильм, могу показать. Выпьем по рюмочке и поглядим, если желаете.

При свете дня я отыскал его дом, и его собака встретила меня как утерянную кость, которую давно разыскивала. Мсье Икс отозвал пса, зашипев на него так, как охотники это делают в лесу.

— Играет, — заверил он меня. Обычная отговорка любого владельца собаки.

Мы вошли в прохладную кухню, пропахшую трюфелями. Он разлил marc в две толстостенные стопки и предложил называть его Аленом, завершив это имя добрым прованским носовым — Alang. Мы перешли в гостиную, зашторенные окна которой создавали в помещении полумрак. Он вложил кассету в видеомагнитофон.

— Voil`a, — сказал Ален. — Я не Франсуа Трюффо, конечно, просто у друга камера… Хочу еще снять, только профессиональнее.

Зазвучал саунд-трек из фильма «Жан де Флоретт», на экране появился Ален с двумя собаками, снятый со спины, шагающий к лесу на фоне возвышающейся вдали Мон-Ванту с убеленной снегами вершиной. На шагающего Алена наложилось название: «Rabasses de Ma Colline». Ален объяснил, что словом Rabasses на прованском диалекте обозначают трюфели. То есть «Трюфели моего холма».

Несмотря на легкую дрожь руки оператора и некоторую категоричность монтажа, фильм увлекал. Собаки принюхивались, чуяли гриб, начинали скрести когтями, энергично раскапывать. Затем рука Алена отодвигала их в сторону и принималась осторожно прощупывать путь в глубь разрыхленной почвы. Каждый раз, когда из земли извлекался трюфель, собаки вознаграждались кусочком печенья или колбасы, камера крупным планом показывала измазанную почвой руку с выпачканным землей собачьим призом. Рассказ Алена сопровождал неозвученную съемку.

— Хорошо она работает, эта, мелкая, — указал Ален на неказистую собачонку неизвестной породы, изучающую почву под трюфельным дубом. — Только уже стара, сдает. — Вот собака врылась в землю, и в кадре появилась рука Алена. Крупный план: собачий нос весь в земле, рука отпихивает морду в сторону. Пальцы углубляются, выбирают камни, выгребают почву, неторопливо выкапывают ямку шестидюймовой глубины…

Затем вдруг в кадре появилась хищная морда хорька. Ален встал и нажал кнопку быстрой перемотки вперед.

— Дальше охота на кроликов. Но впереди еще кое-что интересное, такое сейчас нечасто увидишь.

Он замедлил движение пленки, хорька, несколько этим недовольного, засунули в вещмешок, и на экране появился фургон «Ситроен-2CV», подруливший к дубовой роще и замерший. Из кабины вылез глубокий старик в полотняном картузе и бесформенной куртке, медленно подошел к задней двери фургона. Открыв ее, он вытащил грубо сколоченные деревянные сходни, приладил их к кузову, обернулся и послал в объектив лучезарную улыбку. Снова полез внутрь. В руках у него появилась веревка. Он еще раз улыбнулся камере и потянул за веревку.

Фургон заколыхался, из него постепенно, дюйм за дюймом, высунулась чумазая физиономия здоровенной розовой свиньи. Старик удвоил усилия, и свиная туша неуверенными шажками спустилась по трапу. Свинья поводила ушами, активно замигала, и я не удивился бы, если б и она, подражая хозяину, улыбнулась в объектив. Но свинья комплексов кинозвезды не демонстрировала, вела себя достаточно пассивно.

— В прошлом году, — лаконично, но веско прокомментировал Ален, — эта госпожа нашла под триста кило трюфелей.

Ничего себе! Мы смотрели на животное, заработавшее в прошлом году больше, чем большинство из лондонских предпринимателей, причем не пользуясь автомобильным телефоном.

Старик и свинья неторопливо направились в рощу, как будто на прогулку, два округлых силуэта, подсвеченных зимним солнцем. После затемнения на экране появились сапоги деда, затем свиное рыло, активно разрывающее землю. Этакий увлеченный работой живой канавокопатель.

Голова свиньи дернулась, и камера переметнулась к старику, натянувшему веревку. Свинья, однако, сопротивлялась, стремилась продолжить увлекательное занятие.

— Запах трюфелей для свиньи связан с сексом, — пояснил Ален. — Поэтому она не хочет уходить.

Веревка старику не помогла. Он подошел к животному, уперся плечом в свиной бок. Минута препирательства, и свинья наконец уступила напору. Старик полез в карман и сунул что-то своей кормилице. Конечно же, не трюфель по пятьдесят франков за кусочек.

— Желуди, — устранил мои сомнения Ален. — А теперь смотрите.