Проверка на дорогах. Правда о партизанской разведке

Лейтенант командовал ротой, в сорок первом, раненный под Ельней попал в плен. Ну, это пока придется принять на веру. Как, впрочем, и то, что не клюнул на агитацию власовцев – не пошел служить в сформированную генералом-предателем «Русскую освободительную армию» Сам, видать, оказался неплохим агитатором если сотню военнопленных в отряд привел. Не с пустыми руками пришли – воевать против фашистов ХОТЯТ.

И все-таки целых два года – у них. Сколько людей ломалось, не выдержав страха, побоев, голода и холода! Кое-кого брали посулами, сытой жизнью. Были и честолюбцы, а кто-то хотел с Советской властью счеты свести. К предательству идут разными путями…

Да нет, этот парень не из таких. Я вспомнил взгляд Лазарева – взгляд человека, которому и стыдно и больно за то, что все так случилось помимо его воли. И было видно, что он готов на все, чтобы вернуть доверие к себе. Что ж, такой шанс в отряде он получит не раз.

Летом сорок третьего партизанская война бушевала в немецких тылах, не давая врагу покоя ни днем ни ночью. Союзники не спешили открывать второй фронт, и мы считали себя вторым фронтом. Об ударах народных мстителей нередко сообщалось даже в сводках Совинформбюро. Много было боевых дел и у нашей бригады. Нарушали вражеские коммуникации, громили немецкие гарнизоны, пускали под откос поезда оккупантов с боевой техникой и живой силой.

Особенно тяжелыми были бои с карателями, которые пытались загнать нас в глубь лесов, в болота. В сорок первом они твердили об уничтожении партизан, теперь задача была скромнее – сбить нашу активность.

В этих боях Лазарев и сдал свой первый экзамен. Дрался он хладнокровно, мужественно, с выдержкой. У нас он был вначале рядовым, потом командиром отделения. И все время угадывалась в его поведении жилка настоящего бойца, на него равнялись другие. Отличился в первом же бою, заменив раненого пулеметчи ка. Послали в разведку – принес не только ценные данные, но и трофейное оружие. К тому же и сапером оказался хорошим – группой подрывников ходил минировать железнодорожное полотно.

А как-то вечером услышал я, как Саша поет и сам себе на балалайке подыгрывает:

Когда Волга разольется,

Трудно Волгу переплыть…

Собрались вокруг него ребята, один то просит сыграть, другой это. Ну целый концерт по заявкам получился. Постоял я, послушал. Поет человек. Значит, душа оттаяла.

Прошло несколько дней. Как раз помню, почту нам сбросили. Получил я от жены письмо из Саратовской области – туда ее эвакуировали с сыновьями. Разворачиваю треугольник, а тут Лазарев ко мне подходит:

– А мне домой можно написать?

– Конечно. Пиши, а то мать, наверно, все глаза выплакала.

Вспомнилось, как он говорил о вей, о сестре и братишке, об отце, ушедшем на фронт.

И вот ведь как бывает: письмо, которое Александр написал после нашего разговора, попало ко мне в руки сорок лет спустя. Но об этом позже.

Все сто человек, пришедших в отряд с Лазаревым, побывали в особом отделе. Многим из них в жизни крепко досталось. Всех их волновало одно; груз пережитого в плену, жгучее желание вернуть доверие Родины. Большинство воевало потом достойно некоторые сложили голову на псковской земле.

Лазарев выделялся из этих ста. Пожалуй, и во всей нашей бригаде стал он вскоре человеком приметным, а ведь у нас две с половиной тысячи бойцов было. По-разному могла бы сложиться его партизанская судьба. Уж по крайней мере командиром отряда вполне мог бы он стать.

Но в своих планах я все чаще примерял Лазарева к другой роли. Не оставляла меня та задумка, на которой случилась осечка с Ягодкиным. Не попробовать ли Сашу? Нет, рановато. Еще с месяц приглядывался к нему.

Большая земля подтвердила: Лазарев А. И., 1923 года, уроженец деревни Лапша Шаткинского района Горьковской области. Вскоре узнал я, что он получил письмо из родных мест. И состоялся у нас с Лазаревым еще один большой разговор. Но теперь уже не разделяла нас стена недоверия. Только надо было убедиться, сможет ли он заменить Ягодкина.

Повел я его по своему кругу. Память… Острота реакции… Сметка… Точность… Все в лучшем виде. Немного горяч, но это дело поправимое. И вдруг неожиданность, и какая! Оказывается, знает немецкий. Освоил самостоятельно, а практику в лагере прошел. И как я его об этом раньше не спросил! Вот уж поистине у разведчика «лишних» вопросов не бывает.

Оставалось последнее – выяснить, нет ли у него «ягодкиной болезни», как я в шутку окрестил ночные речи Олега. Как и тогда, выручил ординарец. К этому времени они с Лазаревым уже были в дружбе.

Утренний доклад Петра был краток:

– Спит как убитый.

Саша «примеряет» версию

С того дня Лазарев исчез из бригады. Исчез для всех, кроме двух-трех человек, посвященных в мой план. Версия была уже продумана мной до мельчайших деталей, оставалось «примерить» ее на Александра. В сущности, это была его собственная жизнь, только вывернутая наизнанку, в сторону подлости и падения.