Проверка на разумность

Я почувствовал, что уже не в силах спорить. После стольких волнений хотелось лечь на траву, слушать дятла и ни о чем не думать. Чуть шелестела листва, грело утреннее солнце, хорошо было в лесу - тихо, привычно. Если забыть о Шаре, конечно.

- Свойства Шара будут использовать, - сказал я больше для себя, чем для Геннадия Ивановича. - Сие от нас не зависит.

- Как не зависит? - он встрепенулся.

- Очень просто. Вот мы сидим, рассуждаем, а все уже решено.

- Вами?

- Нет. Шар открыт, понимаете? А что открыто, то будет применяться. Неизбежно. Не было случая, чтобы открытие не применялось.

- Вот оно как…

- Мы сообщим о Шаре, иначе мы поступить не можем. Съедутся ученые, будут спорить, примерно как мы спорим, возможно, разработают какие-нибудь меры предосторожности, и все равно Шар пойдет в дело. Нет, Геннадий Иванович, потешили мы себя разговорами, пора и честь знать. Хорошо бы засветло к телефону или телеграфу выйти. Где тут ближе всего?

- Сиди, успеем…

Я не торопился - наконец-то можно прилечь! Геннадий Иванович снова задымил, щуря глаза то ли от огорчения, то ли от папиросы. Я ему сочувствовал. Такая у него была жизнь и такая работа, что он привык полагаться на себя, свои выводы и решения, всецело быть хозяином, а тут…

- Решено, стало быть, и подписано, - он встал. - Рыба все подряд глотает, пока крючок не сцапает, да уж поздно.

Он тяжело вздохнул.

- Куда вы, Геннадий Иванович?

Он как будто не слышал. Своим чуть валким, спорым и твердым шагом он двинулся к месту, где лежал Шар. Метрах в полутора, у черты, за которой возникал чужой мир, он зажмурился. Придвинулся, присел и крякнув, поднял Шар.

- Геннадий Иванович!.. - закричал я.

- Тяжелый, однако…

Он побежал к берегу, и, прежде чем я успел опомниться. Шар с гулким всплеском исчез под водой.

- Вот и все, - Геннадий Иванович отряхнул руки. - Здесь не шибко глубоко, да ила с метр. Пусть полежит смирненько, пока вы заранее не продумаете все до точки.

НЕ БЫВАЕТ

Экспериментируя, профессор Арцинович был въедлив, как серная кислота, и тверд, как молибденовая сталь. Но даже сталь утомляется. В тот день его настолько замучили пляшущие в глазах черные мушки, что он вопреки обыкновению взял велосипед и покатил дышать свежим воздухом.

От научного городка до деревенских проселков было рукой подать, и некоторое время спустя профессор очутился в незнакомой местности. Мирно светило солнце; слева от пыльной дороги были сосенки, справа зеленел овес, а навстречу Арциновичу летел человек.

Точнее, его нес ветерок, человек лишь подгребал, распластавшись, как лягушка. На его коленях пузырились мятые брюки.

Профессор затормозил. «Ну вот, доработался, - молнией пронеслось в мозгу. - Уже мерещится».

Ветерок стих, и человек повис метрах в полутора, над Арциновичем. Профессор смотрел, задрав голову. Ему было очень жаль себя.

- Скажите, - спросил он наконец, - вы умеете распознавать галлюцинации?

- Нет, - хрипло ответил человек, - не умею.

- Конечно, конечно, - согласился Арцинович. - Раз вы сами галлюцинация, то, понятно, вы не умеете. Я, к сожалению, тоже, потому что не специалист в данной области.

- Я не галлюцинация, - возразил человек. - Я Сидоров. У меня и документ есть.

Он похлопал себя по карманам свисающей куртки, и на его лице отразилось огорчение.

- В пиджаке забыл…

Арцинович понимающе кивнул.

- Иначе и быть не могло, - сказал он. - Зрительно-слуховая галлюцинация - это еще туда-сюда, но галлюцинация, предъявляющая документы, - это, простите, нонсенс.

- Чего? - переспросил человечек.

- Нонсенс.

- А-а…

Человек растерянно замолчал.

Профессор тоже задумался. Он был расстроен и огорчен, но горд, что действует как истинный ученый: не растерялся, не ударился в панику и в чудеса не поверил. Сам виноват в случившемся, обвинять некого. Сил не щадил, работал с перегрузкой, что-нибудь подобное должно было произойти. Не это, так гипертония или, чего доброго, инфаркт. Можно даже считать, что ему повезло. Галлюцинация не сумасшествие, так, всего лишь невроз. И лечится вроде бы проще, чем та же гипертония, и безболезненно, не то что зубы. А жаль все-таки, что он не психиатр - такой материал самонаблюдения пропадает! Впрочем, он сделает все, что сможет. В конце концов, это его научный долг.

- Так вы, значит, в меня не верите, - послышалось сверху.

- Вера - вненаучная категория. А я ученый. И потому знаю, что вы ирреальный плод моего, увы, переутомленного сознания.

- Но я же существую! - жалобно воскликнул летающий человек. - У меня дети есть!

- А я не говорю, что вы не существуете. Вы мнимо существуете.

- Но я же летаю!

- Вот именно. А человек сам по себе летать не может. Это было бы чудом. Люди, мало осведомленные в физике, склонны в этом вопросе к доверчивости, Но мы-то знаем, что в природе чудесам нет места.

- Я где-то читал об этой… как ее… антигравитации!

- Вред популярных публикаций в том, что они распространяют полузнания и склонны к сенсациям, - строго заметил профессор. - Антигравитация в такой форме опровергает… Вы даже представить не можете, что она опровергает.

- Не могу, - сознался человек. - Я просто летаю.