Проверочное слово

Мне пять лет. Я стою в резиновых сапогах на берегу Москвы-реки и наблюдаю за личинками стрекоз. Они сидят на камышах как приклеенные, похожие на маленькие черепа. Жду. Ничего не происходит. Вижу: один из черепов даёт трещину. Беру личинку, осторожно расширяю трещину, расшелушиваю, снимаю скорлупки. У меня на ладони оказывается мятый, мокрый, жалкий стрекозлёнок. Дую на него. Подставляю солнцу на просушку. Расправляю ему крылышки. Жду. Крылышки распрямляются, дрожат, дёргаются, и мой стрекозлёнок неуверенно и криво улетает. Повитуха стрекоз, я счастлива и горда. До сих пор.

«Дайте Тютчеву стрекoзу»? Нет, Осип Эмильевич, дайте её мне! Хотя – уже дали. Неведомая читательница попросила почтовый адрес: «У меня есть кое-что, я увидела это в магазине и поняла, что не могу не подарить это вам». Вскоре пришла посылка: серебряная стрекоза с янтарными крыльями. Ношу как орден.

Ласточки. Вороны. Коршуны.
Родниковый синий воздух.
Не прополото. Не кошено.
В лопухах великорослых
кораблекрушенье трактора.
И сидят немного косо
шлемы первых авиаторов
на коричневых стрекозах.

Таких, коричневых, мы называли в детстве пиратами. Научных имён мы не знали. Ни одного для ста пятидесяти видов, обитающих в России. Немудрено: они в основном латинские. Всего несколько русских. Зато каких! Блестящая красотка. Красотка-девушка. Стрелка красивая. Дозорщик-император – не наш ли пират? Или наш пират – кордулегастер кольчатый?

обгорелой кожи катышки
у соска засос москита
одеянье Евы-матушки
словно на меня пошито
муравей залезет на спину
стрекоза на копчик сядет
запасаю лето на зиму
знаю всё равно не хватит

Как я люблю стрекоз! И они платят мне взаимностью. Стоит летом лечь в траву, сразу слетаются, садятся на голое плечо, на страницу блокнота, на кончик шариковой ручки, выводящей в блокноте:

Обонянью – медоносы,
осязанью – травы.
Любодействуют стрекозы
на груди – на правой.
Не раздета – не одета,
Афродита, Ева,
я – твоя должница, лето.
О – уже на левой.

Лежу у реки, подглядываю, как любятся стрекозы. Они любятся в полете, так самозабвенно, что падают в реку. Их крылья намокают, тяжелеют. Ромео и Джульетта, думаю я. Но тут стрекозёл, использовав свою подружку как взлётную площадку, отталкивается от неё и улетает. А она (красотка-девушка?), еще с минуту поборовшись, затихает и отдаётся течению. Ещё о стрекозлах, из Википедии: «Вторичный копулятивный аппарат самцов высоко специализирован и не имеет аналогов среди насекомых – удаляет сперму предшественника перед тем, как оставить собственную». Как я не люблю стрекозлов! Нет, всё равно люблю.

Где они, стрекозы, которым я помогла родиться? В раю, конечно! Там, где рыбачат дедушка, Стивушка и папа, читает книжку Миша, хлопочет по хозяйству бабушка и бегает с сачком моя младшая сестра, так и не научившаяся ходить.

Земляничными тропинками
отведи меня туда,
где на семь персон кувшинками
сервирован стол пруда.
Там стрекозы и подлещики,
там – спасибо, добрый сон! —
навсегда живые, плещутся
шесть возлюбленных персон.

В лубочные времена,
в начале книжного поприща
Адам давал имена,
а Ева – нежные прозвища.
Ему – ветвленье корней,
могучих, крепких, решительных.
Цветенье суффиксов – ей.
Ласкательных. Уменьшительных.

Жили в раю, зная —
не избежать изгнанья.
Не избежали. Знаем,
что называть раем,
что вспоминать с улыбкой,
залюбовавшись ошибкой,
детский дневник листая,
яблоко доедая.

проповедую птицам
       они смеются
проповедую рыбам
       они плачут
ивам озеру бабочкам
       рукоплещут
облакам проповедую
       благоухают

тьмою обведено
птицами залатано
золотое руно
облака закатного
колокольный покой
заслужила чем его
право жить под полой
света невечернего