Провидение

Напрягаю мышцы — твердые, не мои, как они могут быть моими, — но они под моей кожей, они поддерживают меня. Как такое возможно? Сколько времени прошло? А если…

Хлоя. Желание вырывается криком из глубины.

Жизнь, чувства, они мимолетны, они проходят, хочешь ты того или нет. Я сижу, дышу, и шок понемногу истекает. Мне нужна свежая, ясная голова. Мне нужно успокоиться и выбраться отсюда.

Возле кровати тумбочка. Похоже, он оставил какие-то вещи, этот псих. Высокий стакан воды — не пей, Джон, — но я отпиваю, потому что я это все еще я, потому что горло горит и нет сил сопротивляться. Потертая книжка. Беру ее. Г. Ф. Лавкрафт. «Ужас Данвича». По обложке расползаются жуткие зеленые щупальца.

Зачитанная, замусоленная. Принеси такую в нашу школьную библиотеку, и получишь выговор от миссис Уаймен. Открываю. Книжка небольшая, и сотни страниц не наберется. Останавливаюсь на любимых абзацах мистера Блэра, тех, которые он подчеркнул.

…в 5 часов утра родился Уилбур Уотли… темноволосым, похожим на козленка… собаки ненавидели мальчика… ты растешь, а оно растет быстрее…[13]

Самое важное не здесь, не в тексте, а на внутренней стороне обложки, в письме, написанном мне мистером Блэром. Я знаю его почерк со школы.

Джон,

ты был в медикаментозной коме. Ты в порядке. Ты свободен. Делай что хочешь, но сначала несколько слов, совет от твоего старого учителя…

Время движется вперед. И ты тоже должен двигаться вперед. Ты обладаешь силой, которая явит себя постепенно, чтобы не ошеломить тебя. Прими ее легко.

Ты особенный, Джон. Всегда был таким. Но двигаясь вперед, ты обнаружишь, что быть особенным хорошо. Мы славно поработали здесь, будет интересно посмотреть, что из этого выйдет.

Добро пожаловать, Джон.

Р. Б.

Слова расплываются перед глазами. Мы славно поработали здесь… Нет, не поработали. Нет никаких мы, ты, псих. Не понимаю, о чем он говорит. Ничего не помню. Сколько я здесь? Мистер Блэр не нравился мне тогда, не нравится и теперь. Голова раскалывается, руки дрожат. Пытаюсь построить мостик между тогда и сейчас.

Тогда это был странный тип с курчавой «кефалью»[14]. Постоянно ел йогурт и облизывал мягкую крышечку на глазах у всего класса. Навязывался мне в друзья и смотрел на меня так, словно я не ученик, а учитель. Ты веришь этим идиотам, Джон? Люди смеялись, ведь никому не хочется приятельствовать с психом. Когда Кэрриг приклеил к парте мои руки, мистер Блэр сказал, что я могу заткнуть за пояс этого болвана. Помню, я подумал тогда, что, заступаясь за меня, он только вредит. Нет ничего хуже, чем иметь на своей стороне неподходящего союзника. Ты обладаешь силой, силой, которая явит себя постепенно, чтобы не ошеломить тебя.

Что бы это значило?

В те времена он был самый жутковатый тип. Он говорил нам: «Щенки, вы так дорожите мнением посторонних, вы тратите силы, гоняясь за похвалами чужаков». Когда мы достали его в следующий раз, он напугал нас таким заявлением: «Нежные цветочки, неужто матери не научили вас видеть различие между палками, камнями и словами?» Что бы ни случалось, он всегда возвращался, даже после того, как плюнул в Кэррига: «Ты никогда никем не станешь, унылый говнюк». Директору никто не пожаловался. На психов не жалуются; ты просто идешь на следующий урок. Я никогда не смеялся над мистером Блэром.

Но теперь я здесь.

Мы славно поработали…

Швыряю «Ужас Данвича» в стену. Лучше бы он не писал ничего в книге. Лучше бы не было никакого письма. Лучше бы все было проще и меня похитил и запер здесь какой-нибудь урод-громила. Я против него. Но эта книга, письмо… Он сделал меня частью чего-то. Оставить книгу здесь, чтобы ее кто-то нашел, нельзя. Теперь она моя. Хочу я того или нет, этот гребаный «Ужас Данвича» мой.

Засовываю книгу в карман. Добро пожаловать, Джон.