Провидец Александр Энгельгардт (СИ)

Второе. "Дневник" был напечатан в журнале в 1872 году, в одно время с первым письмом Энгельгардта "Из деревни", и в следующем году вышел отдельной книгой. С отмены крепостного права прошло 11 лет, и наиболее зоркие общественные деятели уже успели разглядеть, что вместо обещанного "рая на земле" или хотя бы умиротворения боровшихся сторон, примирения враждующих классов, наступила эпоха ещё более изощрённой эксплуатации "низов" "верхами". Но в структуре общества произошли существенные сдвиги, изменившие и лицо "верхов" и низов". Главное же, что важно для рассматриваемой темы, - это необычайный расцвет всякого рода жульничества и мошенничества в пореформенной России, особенно связанных с лихорадкой, вызванной широким размахом железнодорожного строительства, становлением системы частных банков и проникновением иностранного капитала во все сферы экономики России. Новым для России явлением стало "грюндерство". "Грюндер" - это основатель, то есть, казалось бы, солидный и уважаемый человек. Но часто грюндеры, основывая акционерные общества, включали в их уставы такие статьи, которые открывали двери для разного рода злоупотреблений, а затем собирали деньги акционеров и вместе с этими деньгами отбывали в неизвестном направлении. Как мы помним, "старый ветхий человек", кулак Дерунов-отец, побаивался вступать в акционерные общества, опасаясь загреметь в Сибирь, а кандидат в "нового ветхого человека" Дерунов-сын уже разобрался в этой сложной и умышленно запутанной механике и готов был облапошивать доверчивых акционеров, хотя риск нарваться на ещё более прожжённого авантюриста при этом не отпадал (как у Гоголя в пьесе "Игроки"). Ловкие дельцы, используя свои связи в "верхах", добивались получения концессии на строительство железной дороги, даже не располагая нужным для такого рода предприятия капиталом, исключительно в целях спекулятивной её перепродажи. Мошенничество процветало и в торговле на бирже, и в банковской сфере (вспомним ещё раз картину Маковского "Крах банка"). Жажда наживы охватила всех, в особенности буржуазно-дворянский и бюрократический Петербург. В достигшем колоссального размаха взяточничестве и казнокрадстве оказались замешаны и представители знати, министры и даже великие князья. "Верхи", всегда старавшиеся выглядеть как люди, причастные к культуре, вдруг, словно сорвавшись с цепи, стали отличаться моральной распущенностью, пошлыми увеселениями и безобразными кутежами. И Щедрин рисует в "Дневнике" портреты разных аферистов, весьма узнаваемые современниками.

С такой же силой, как и "хищников", обличает Щедрин и их информационную обслугу - продажных журналистов-"пенкоснимателей". Как уже отмечалось выше, к тому времени российская буржуазия ещё не успела вырастить "звёзд" публицистики, и большинство её "работников пера" были беспринципными мало образованными, зато много мнящими о себе прихлебателями, готовыми любое позорное деяние хозяев представить в благопристойном виде, сегодня утверждать одно, завтра другое, прямо противоположное, в чём и уличал их Энгельгардт.

Что касается истинно "нового человека", то не он во времена Щедрина задавал тон жизни, как и не задаёт, на мой взгляд, его и сейчас, а потому в "Дневнике" о нём говорится преимущественно намёками.