Каждый повстречавшийся с императором экипаж должен был остановиться: кучер, форейтор, лакей были обязаны снять шапки, владельцы экипажа должны были немедленно выйти и сделать глубокий реверанс императору, наблюдавшему, достаточно ли почтительно был он выполнен. Можно было видеть женщин с детьми, похолодевшими от страха, выходящих на снег во время сильного мороза, или в грязь во время распутицы, и с дрожью приветствующих государя глубоким поклоном. Императору все казалось, что им пренебрегают, как в то время, когда он был великим князем. Он любил всегда и всюду видеть знаки подчинения и страха, и ему казалось, что никогда не удастся внушить этих чувств в достаточной степени. Оттого, гуляя по улицам пешком или выезжая в экипаже, все очень заботились избежать страшной встречи с государем. При его приближении или убегали в смежные улицы, или прятались за подворотни. Так же поступил и я: свернул за угол дома, прошел через двор и вышел ко второму мосту.
На двери «механизмов и раритетов» висел внушительных видов замок. Ждать можно было сколь угодно долго, однако, стольким временем я не располагал. По итогу было решено нанести визит в библиотеку, в надежде встретить там старого друга.
Огромное здание Императорской библиотеки с мраморными изваяниями на фронтоне лишь немногим уступало своими размерами гимназии. Посреди небольшого тенистого сквера перед ним били в небо искрящиеся на солнце струи фонтана, а скамейки под деревьями занимали многочисленные студенты. Те же, кому места в тени не хватило, расселись с книгами и конспектами прямо на мраморных ступенях портика.
Попасть внутрь проблемой не стало. Просто показал дежурившему на входе вахтеру служебную карточку. Вскоре я очутился в просторном читальном зале, тишину которого нарушал лишь шелест листов да скрип железных перьев. Студенты начали готовиться к неумолимо приближающимся экзаменам и, вопреки обыкновению, не отвлекались на свои обычные глупости. Степенно гулявшая меж столами смотрительница, маленькая плотная женщина лет под пятьдесят, с маленькими черными усиками и свирепым взглядом, соизволила встретить нового посетителя дабы полюбопытствовать целью моего визита. Я в двух словах объяснил свою нужду и мне указали на стол, за которым, увлечённо перебирая пыльные бумаги, сидел потрепанного вида Элиас. Настолько это занятие увлекало Корхонена, что он даже не поднял глаз.
- Бог в помощь, друг мой, – сказал я, положив тому руку на плечо.
Надо понимать, что такой подлости он не ожидал. Оттого, подпрыгнув на стуле, схватился за сердце.
- Господи, Коленька, – сказал Элиас, шумно выдохнув, – Что же ты творишь негодник. Ни капли сострадания к старости.
- Прости, – обнял я друга, улыбнувшись, – Поступил опрометчиво. Исправлюсь.
- Прощаю, коли так. Садись.
Я с большим удовольствием повиновался.
- К большому моему расстройству, Коленька, ничего путного по твоему делу не сыскалось. Только лишь эта бумажка, – Элиас протянул мне пожелтевший документ с гербовой печатью, – Это указ Петра V, согласно которого, для обеспечения сохранности государева покоя, приписывалось замуровать выходы из подземных лазов, окромя, однако, воздушных каналов.
- Думаешь, эти каналы могут проходить через все ходы?
- Думаю, – кивнул Элиас, – Я нашел эти каналы у себя в лаборатории.
- Не будем медлить, – хлопнул я себя по ноге и встал. Сердце от этих вестей трепетало, словно у канарейки, – Отчизна нас не забудет.
Через четверть часа мы уже стояли в лаборатории. Свет от сильного фонаря рассеял тьму, являя взору нишу под самыми сводами потолка. Прозорливый чухонец уже выстроил к ней металлическую лестницу, по которой я и взобрался.
На самом верху посветил керосиновой лампой в каменную «кишку». Поток прохладного воздуха обдавал лицо. Ежели решительность меня не покинет, придется ползти по узенькому проходу и уповать на то, что он не сузится до ширины игольного ушка.
Собравшись с духом, и предупредив о своих твёрдых намерениях Элиаса, я втиснулся в узкий канал, освещая свой путь лампой.
Я полз, извивался и протискивался, обдирая себе колени и локти. В кишке нельзя даже голову приподнять – потолок навис прямо надо мной. Едкий пот попадал в глаза, вынуждая проклинать свою глупость, заставившую влезть в эту ловушку.
Камень давил со всех сторон, вызывая приступы страха, грозящие повергнуть меня в глубокую пучину паники. Казалось, что поток воздуха сгущается, становясь таким же твердым, как окружавший меня камень, и дышать становилось невыносимо трудно. В такие минуты мне приходилось останавливаться, закрывать глаза и считать про себя до тех пор, пока кровь не переставала греметь в ушах.
Через примерно тридцать саженей, когда стало уж совсем невмоготу, а стены сузились настолько, что приходилось попросту ввинчиваться между ними, впереди забрезжил едва видимый тусклый свет, и до меня дошли звуки отдалённых голосов.