Провинциал и Провинциалка

Она еще помялась и поломалась. «Ну только не сейчас. Завтра. Ближе к обеду… И чтоб не опаздывать. Раз уж уговор – значит, не опаздывать», – сказала и повернулась. Ушла. Дядька Ваня, чувствуя в теле выпитое, провожал ее глазами. Эх, баба. Не понимает момента!.. До завтра еще дожить надо!

Но настроение было ничего себе – славное настроение. Он еще прикупил водки, набрал в запас еды, позвал к себе Сашука Федотова, и они вдвоем сели за обильный стол.

– Вот прямо тут к окну и подходили? – спрашивал Сашук.

– Прямо тут. Думают, у меня выдержки нет…

– Выпьем?

– Давай!

Выпили, и Сашук стал высказывать любимые свои мысли:

– Я всегда говорил, Ваня, с семьей разлучаться нельзя. Вот не останься ты один, ничего бы не случилось. Верно? – Сашук продолжал: – Семья – это как пашня. Тут надо пахать и пахать. Жена и семья – это все. Это в жизни самое-самое, Ваня!

Сашук всплакнул и протер глаза. Жена была от него через три стенки барака, в пятнадцати, можно сказать, шагах, но ему казалось, что он сейчас один, а жена далеко, и потому он как-то особенно любил и жалел ее. Выпили за жену Сашука и вообще – за семью. Запели песню.

Через стенку им постучали – ночь уже.

– Цыц вы! – крикнул дядька Ваня.

Они стали петь потише, но зато уж пели вволю. Сашук сказал:

– Ладно. Я с тобой, Ваня, останусь… Встретим их как надо.

– А знаешь, какая у меня мысль, Сашук?

– Ну?

– Вот жду я их. Знаю, что придут… И смелости тоже хватает. А нет-нет и мысль приходит: им-то терять уже нечего, а у меня дети.

– Это правильно, Ваня. Это очень правильно. Семья – это самое-самое.

– А с другой стороны: сколько ж их можно бояться?

– Тоже верно, Ваня. Очень верно.

– Вот то-то и оно!.. Ну, еще песню?

Первым захрапел Сашук. Он как сидел на кровати, привалившись к стене, так и заснул – только голову свесил и такие рулады выдавал сдавленным горлом, что дядька Ваня несколько раз просыпался. И опять засыпал, сидя и мало-помалу со стула сползая… Голос среди ночи был очень ясный и все тот же – лисий:

– Или спишь, родненький?

Дядька Ваня тут же открыл глаза. Сашук похрапывал. В окне был виден темноватый силуэт человека.

– Не боишься, родненький?

– Давай, давай, собаки. Что случится, то случится. – И дядька Ваня встал.

Он двинулся прямо к окну, заводя кулак в сторону для удара. Тот не стал дожидаться – спрыгнул с завалинки. И теперь они маячили там, в темноте.

– Га-га-га-га! – захохотал дядька Ваня. – Что, собаки? Или боязно?

– А может, выйдешь к нам, родненький? – ядовито, но уже не так уверенно произнес голос.

Дядька Ваня схватил топор из угла и прыгнул прямо в окно. Те побежали в близкие кусты, он за ними. Он уже настигал и, сжимая топорище, замахивался для удара – и тут бахнул выстрел. Почти в упор.

Те убежали. Была тихая и звездная ночь. Дядька Ваня, придерживая живот, полный самодельной крупной дроби, постоял, как бы подумал, затем поднял топор, который он выронил после выстрела, – и вот так, прижимая топор к животу, согнувшись почти вдвое и скрипя зубами от боли, вернулся домой.

Он сел на стул и позвал:

– Сашук.

Тот спал, похрапывал.

Дядька Ваня посидел молча, затем стал бранить себя:

– А еще солдат называется. Выдержки не хватило. Дурак…

В бараке первой от выстрела проснулась жена Сашука Федотова. Ища мужа, она вбежала к дядьке Ване и, мало что поняв, заголосила:

– Ой, убили… Ой, добрые люди, убили!

Тут только проснулся и Сашук. В комнату входили заспанные и наскоро одетые мужчины барака. Калабанов на своем ревучем мотоцикле помчался в город за хирургом. Дядька Ваня поднялся со стула и, все так же прижимая топор плашмя к окровавленному животу, медленно перешел к кровати и осторожно лег на спину. Он опять бранил себя:

– Выдержки не хватило. Детей сиротами оставил. Дур-рак!..

К утру он умер.

Ключарев сидит у себя дома. Ночь. Он читает статьи, которые взял у Рюрика, – дело скучнейшее, утомительное… Глаза устали, и Ключарев начинает ходить по комнате взад-вперед.

– Майк, а Майк! – вдруг зовет он жену. – Может, поедем в Старый Поселок?

– Витя, как решишь, так и будет… Ты же прекрасно знаешь – я не сторонник и не противник.

Майя ответила и продолжает лежа читать книгу.

Ключарев продолжает ходить:

– Я не говорю, что здесь плохо. Здесь хорошо. Но, Майка, ведь жизнь проходит, и умирать все равно придется. И ведь не хочется в конце пожалеть, что ты чего-то не сделал…

Ключарев умолкает. Ночная коротенькая вспышка прошла, и он опять садится за стол. Он уже работает, когда жена вдруг поднимает глаза от книги:

– Витя… Ты серьезно все это?

– Где уж мне серьезно! – машет рукой Ключарев. Он и сам хотел бы знать, серьезно ли. Так и останется разновидностью ностальгии, тоской по родимому месту.

Глава 6