Провинциал и Провинциалка

Он дома. Он говорит жене, что завтра уедет и что там до Старого Поселка – рукой подать. Ну пусть не рукой. Но ведь близко. И если не сейчас, когда он еще сможет туда съездить?..

Жена согласно кивает: тебе видней.

– Ну что ж. – И вдруг с характерным женским «проламыванием» сквозь все и всех она добавляет: – Ты ведь давно чувствовал, что туда поедешь.

– Я?

– Конечно. Ты знал, что поедешь… Потому ты и психовал последнее время. У тебя с языка не сходило.

Ключарев улыбается:

– Любопытно. В этом что-то есть!

И тут же – первая ласточка уже осознанного волнения – он не знает, что делать в такую минуту, куда деть руки.

– Что ли, позвонить?

Живут и стареют родители Ключарева, в сущности, недалеко. С тех самых пор, как Ключарев и его сестра Анечка поступили в институты, родители перебрались из Старого Поселка, чтоб жить поближе к детям, поближе к Москве. Ключарев заказывает разговор, звонит, говорит, что дома у него все хорошо и у Ани хорошо и что вот командировка и так получилось, что он, Ключарев, быть может, заглянет в Поселок. Да, там недалеко… Ключарев нервничает и лишь в самом конце догадывается спросить об их здоровье. Как ты, мама, и как, папа, ты?

Отец не отвечает, он о чем-то шепчется с матерью, а затем, откашлявшись, говорит:

– Понимаешь, сын… Заглянуть бы тебе туда надо. А мы с матерью старые и уже не сможем.

– Не понимаю.

– Конечно, у тебя есть много всяких дел, а я, сын, это хорошо знаю. Но он все-таки твой родной брат…

Ключарев едва улавливает смысл: отец просит во время командировки заглянуть в Поселок и поправить могилку Юрочки, умершего двадцать пять лет назад. Отец говорит с какой-то боязнью напороться на отказ. Текут и скользят витиевато-осторожные фразы:

– …как-никак твой родной брат. И к тому же уважение к умершему. И ты не подумай, что тут какая-то религиозность. Не в Боге дело. И современная мораль тоже за это. Я это точно знаю, читал.

Берет трубку мать. Голос тоненький, а ее всегдашняя, пахнущая травой и мятой скороговорка сливается в единый распев:

– Сынок, мы уж, видно, никогда не выберемся, съезди ты, кто же еще – двадцать пять лет исполняется, – съезди, две рябинки над могилой – написали, что одной уже нет, не следит никто…

Мать спешит – она, как всегда, побаивается телефона, то есть того, что разговор вдруг прервут.

И Ключарев ей – тихо и успокаивающе:

– Да, мама… Да, мама… Конечно, мама…