Провинциал и Провинциалка

И последнее. С глазу на глаз с начальником. После совещания. Иван Серафимович объясняет Ключареву, что в командировке надо будет держаться строже. Дело придется иметь с Назаровым. И тут важно не растаять, взять нужный тон – ведь оттенок отношений наложится на все наши шесть лет…

– Назаров – инженер интересный. Но льстив… И хитер как бес.

– Я слышал о нем, – говорит Ключарев.

– Так что смотри. Не дай им диктовать, как и в какой последовательности нам работать…

– Понял.

Иван Серафимович трогает пальцами свой новый галстук.

– Нравится? – спрашивает он, смеясь.

– Заметный.

Они оба смеются.

– От дублирующего второго отдела, – говорит Иван Серафимович, – поедет Бубин-Ярцев. Знаешь его?

– Нет… А как он?

– Новичок. Но, говорят, толковый… Вот вдвоем и поедете. Он сейчас придет – обещал быть с минуты на минуту.

И верно: стук в дверь, входит Бубин-Ярцев. Ключарев вспоминает, что все-таки знает его, – как-то виделись в столовой, а как-то даже поговорили, вроде бы о шахматах. Он одних лет с Ключаревым, а зовут его вроде бы Алексеем, так и есть: Алешей.

– Едем, да? – спрашивает Бубин-Ярцев весело и энергично.

Сияние лица выдает его неопытность. Иван Серафимович делает Ключареву незаметный знак: дескать, видишь и, дескать, волей-неволей возьмешь на себя роль опытного командировочного волка. Ключарев кивает: хорошо… А Иван Серафимович продолжает:

– Назаров и другие – они, конечно, наши заказчики. Но заказчики – это еще не хозяева. Так что, ребята, советую вам быть начеку…

Они в поезде. Поигрывая с Бубиным-Ярцевым в шахматы или просто посматривая в вагонное окно, Ключарев нет-нет и прикидывает дни. Ага. Три дня подряд там работа, а дальше суббота и воскресенье – и, значит, он свободен. Что ж, в пятницу вечером он уже может оттуда смотаться. Еще полдня пути. В субботу он уже будет в Поселке. Н-да. Всего на один день. Не густо. Вот именно. Не густо. Он собирался – ну пусть не собирался, а хотел, мечтал, не в слове дело, – он хотел бы пожить там, не считая времени. Ну пять, ну шесть дней, главное, чтоб не считая, пока оно само не кончится, пока чувство не исчерпает себя само, незаметно и неторопливо. Но это ж ясно, что не бывает так, как хочешь. Значит, один день. Да боже ты мой. Да ведь и за час один благодарен будешь.

В пятницу, когда все они – человек десять – вышли из светлого дюралевого помещения подышать воздухом, Ключарев говорит. Нет, сначала он смотрит на ровную степь с ковылем – видит фигурку суслика, который у своей норки делает стойку, – и вот, уставив взгляд на эту неподвижную фигурку-колышек, Ключарев говорит, что он собирается отлучиться на время. Да, на субботу и воскресенье.

– Хочешь кое-куда съездить?

– Да… Это ненадолго.

– Ну ты подумай! – всплескивает руками Назаров. – Вот что значит командировочный волк. Уже знакомых завел!.. И представьте себе – куда этот Ключарев ни приедет, хоть на Камчатку, хоть в голую степь, ему тотчас надо кое-куда съездить!

Все смеются. Сказанное не обязано быть ни правдивым, ни даже правдоподобным – это шутка, разрядка. Так всеми и понимается.

– А я ведь собирался тебя на охоту пригласить в эти дни. На уток, – продолжает Назаров; выглянуло солнце, и Назаров тоже светится; в его голосе и размашистость добродушного хозяина, и сознание своей значительности. – А то постреляли бы, а? В Москве ведь такого не будет.