– Павлик! – закричала она радостным, громким голосом, вернувшись в Подмосковье, в дом, где они жили, и вбежала в комнату.
Чемодан полетел в сторону – она бросилась к Гребенникову.
– Павличек! – повторяла она, вся дрожа. – Павлик мой, только не спрашивай, ничего не спрашивай…
Она всхлипывала:
– Ну виновата, ну дрянь. Ну что ж тут скажешь? Опять этот шик, вино, ковры гостиничные, таланты… Ну слаба я, Павличек, слаба… Ну побей меня, но только не спрашивай…
Она заглядывала в глаза:
– Но ты ведь не знал, что я не в Киеве? Или знал?.. Тсс. Я сама. Я сама все скажу. Мучился? Правда?.. Ну, слава богу, я как чувствовала!
И она повторяла, без тени сомнения, повторяла искренне, как главное:
– Павличек, я только тебя люблю. Никого и никогда я не любила!
– Да… Да… Да… – отвечал он, счастливый и наволновавшийся (он приехал после сидячего ночлега в общежитии, разбитый и опустошенный). – Да, Валя. Конечно, Валя, – повторял он и, словно это было бог весть как важно, вытащил, торопясь, вторую чашку и налил ей чаю.