Провинциализируя Европу

Не требуется большого воображения, чтобы увидеть, что причина коренится в совместном достижении европейского империализма и национализма стран третьего мира: универсализации национального государства как самой востребованной формы политического объединения. Национальные государства обладают способностью навязывать свои игры вокруг истины, а университеты, несмотря на свою критическую дистанцию от государства, являются частью системы институтов, вовлеченных в этот процесс. «Экономика» и «история» – две формы знания, соответствующие двум основным институтам, которые дали миру (а затем сделали универсальными) буржуазный порядок: капиталистический способ производства и национальное государство (где «история» обращается к образу гражданина)[114]. У критически настроенного историка нет другого выбора, кроме освоения этого знания. Поэтому граждане нуждаются в понимании государства в терминах этого государства, то есть в терминах самооправдывающих нарративов гражданства и модерности. Эти сюжеты всегда будут возвращать нас к универсалистским утверждениям «модерной» (европейской) политической философии – даже такая «практическая» наука, как экономика, которая сегодня выглядит естественным элементом мироустройства, теоретически укоренена в идеях этических учений Европы XVIII века[115]. Историк третьего мира обречен на знание истории «Европы» как родины «модерна», в то время как «европейский» историк не сталкивается с подобными затруднениями в отношении прошлого большей части человечества. Отсюда и повседневная субалтерность не-западных историй, которую я хочу проаналиизировать.

Однако понимание того, что все «мы» занимаемся «европейской» историей на материале различных, зачастую неевропейских архивов, открывает возможность для проекта политического союза между доминантной историей метрополий и многообразием периферийного прошлого субалтернов. Назовем этот проект провинциализацией «Европы», той Европы, которую совместные усилия и насилие со стороны модерного империализма и национализма стран третьего мира сделали универсальной. С философской точки зрения этот проект должен основываться на радикальной критике и преодолении либерализма (то есть бюрократических конструкций гражданства, модерного государства и буржуазной собственности, созданных классической политической философией). Это то основание, на котором оказываются рядом поздний Маркс, некоторые элементы постструктуралистской мысли и философии феминизма. В частности, мне придает смелости храброе заявление Кэрол Пейтмен в книге «Сексуальный контракт», что сам концепт модерной личности относится к патриархальным категориям мышления[116].

Провинциализация Европы?

Проект «провинциализация Европы» отсылает к истории, которой пока еще не существует; поэтому я могу говорить о нем только в режиме программного заявления. Чтобы устранить возможное недопонимание, я должен сначала обозначить, чем он не является, а потом уже обрисую, каким он может быть.

Он не призывает к упрощенному, бездумному отказу от модерности, либеральных ценностей, универсалий, науки, разума, больших нарративов, тотализирующих объяснений и так далее. Джеймисон недавно напомнил нам о «пагубности» отождествления «философской концепции тотальности» с «политической практикой тоталитаризма»[117]. Между этими двумя позициями как раз и вторгается история – все те противоречивые, многообразные, гетерогенные формы борьбы, исход которых никогда нельзя предсказать даже ретроспективно, в соответствии со схемами, которые пытаются приручить, ассимилировать эту гетерогенность. В этой борьбе были эпизоды применения силы (как во имя, так и против модерности) – физического, институционального, символического насилия, зачастую осуществлявшегося с мечтательным идеализмом. Это насилие играет решающую роль в установлении смысла, в создании режимов истины, в определении, какая или чья версия «универсального» празднует победу. Как интеллектуалы, функционирующие в академической среде, мы не можем занимать нейтральную позицию в этой борьбе и претендовать на место вне познавательных процедур, принятых в университетах.