Провинциалка

В его кабинете все было каким-то чрезмерным и бессмысленно большим — и высокие потолки с лепниной, и окна, и массивный письменный стол, и даже чуть потемневшая латунь дверных ручек.

— Мне звонил Мануил, — продолжил Перфанов, облокотившись на книжную полку. — Направим тебя в областной город, молодому писателю там есть чему поучиться.

Его пронизывающий зеленый взгляд и утонувшая в широких плечах голова напоминали мне какую-то странную птицу — нахохлившуюся и замершую в ожидании. Я перевел взгляд на ковер под ногами, и в ту же минуту услышал его глубокий баритон:

— В работе писателей и рудообогатителей есть определенное сходство. Главное в их деятельности — извлечение ценной породы. Обогатители извлекают из тонн руды ценный концентрат, а литераторы — правду о нашем времени. Это тяжелый труд, требующий упорства. Но самое главное в нем — необходимость знать предварительно, что именно извлекут и те, и другие, и зачем они это извлекают. Если пренебрегать этим условием, результат окажется плачевным… Я верю, что ты воспользуешься предоставленной возможностью и откроешь в руде ценные вкрапления. Мануил мне говорил, что критика хорошенько потрепала тебя за твою последнюю книгу, но я верю, что ты справишься с этим, главное в человеке — его закалка. А ты наш парень.

Не окончив своей поучительной тирады, Перфанов нажал кнопку звонка, и в кабинет вошла пожилая, старомодно одетая женщина с блокнотом в руках. Начальник зашагал по огромной комнате, диктуя письмо, которое я должен был увезти с собой в К. и вручить лично директору комбината. "В ваш город прибывает писатель Асен Венедиков. Он проживет у вас год или больше, чтобы изучить жизнь рабочих и трудовой интеллигенции Родопского рудного бассейна. Приказываю, — Перфанов метнул многозначительный взгляд, — принять молодого писателя с необходимым вниманием, устроить его в одну из комнат комбината и предоставить ему свободный доступ ко всем фабрикам, рудникам и рудоуправлениям, а также — на все производственные совещания, чтобы товарищ Венедиков мог собрать необходимые материалы и написать книгу о наших шахтерах и рудообогатителях. О выполнении прошу доложить письменно!"

Я невольно улыбнулся, припоминая чуть сгорбленную широкоплечую фигуру Перфанова, уверенные движения его крупных белых рук, авторитетный голос, не терпящий возражений… Но не только это поразило меня еще во время нашей самой первой встречи! Еще тогда я понял, что передо мной — крупная, увлекающаяся личность, а позже имел возможность убедиться и в том, что это — широкая натура, со всеми присущими ей достоинствами и недостатками! Это был настоящий мужчина! Даже то, что он наворотил в связи с насильственным внедрением своей новой технологии, было сделано во имя грандиозной исторической цели… Ведь именно эта его сущность вдохновила меня на почти документальное воссоздание его образа в моем первом и единственном романе "Сложная биография", который не только помог мне вернуть временно утерянные позиции, но и уверенно продолжить мое восхождение к окончательному и безусловному утверждению на поприще писательства.

Я встал с дивана, закурил сигарету и подошел к окну.

Окна кабинета выходили в огромный внутренний двор, связывающий несколько соседних домов. Трудно представить себе нечто более отталкивающее, чем этот запущенный и захламленный двор. Поломанные сгнившие скамейки, ржавый турник, на котором выбивали ковры, недостроенный ощерившийся гараж, груды строительного мусора и несколько хилых деревьев с черными ветками, не знавшими листьев, — вот что открывалось взгляду из широкого северного окна. И все-таки я предпочел для кабинета именно эту комнату. Когда мы купили квартиру, Лиляна сделала из этой комнаты гостиную с встроенным баром, а я работал в светлой южной комнате с видом на бульвар и, чтобы заглушить грохот машин, затыкал уши тампонами. После развода первым делом я перенес кабинет в эту комнату…

"Кумовство" Перфанова не принесло нам счастья — после пяти лет супружеской жизни Лиляна меня оставила. Когда до него дошел слух о нашем разводе, он не сказал ни слова — несмотря на внешнюю грубость, ему была свойственна сдержанность и деликатность, лишь в глазах мелькнула легкая укоризна, но я так и не понял, в отношении кого — меня или Лиляны…

7

С самого начала игры мне пошла такая "счастливая карта", что я неизменно выигрывал, несмотря ни на что.

Трое моих партнеров — Даво, хирург Астарджиев и молодой поэт Василен Симов — испытывали серьезные затруднения, потели и пытались постоянными "пас-ламенами"[8] вернуть свой шанс и пресечь мое везение, но до сих пор им этого не удавалось.

Мы собрались у Даво. Комната была северной и довольно мрачной, поэтому низко висящая над столом лампа уже светилась. Единственное окно, выходящее на уродливую глухую стену, было занавешено обвисшей темно-синей шторой. Стояла тишина, жена и дети Даво ушли из дому, и мы получили возможность без всяких помех предаться нашему занятию на условленных четыре часа.