Провинциалка

Я почувствовал, как задрожали моя верхняя губа и ноздри. "Деньги я тебе верну, живоглот! — чуть не заорал я в лицо доктору. — Душещипательные истории! Что ты понимаешь в таких людях, как Симеон Перфанов! Я ведь даже не знаю, есть ли у тебя дети и как зовут твою жену, хотя мы уже столько лет играем с тобой в карты!"

— Продолжим! — сказал я спокойно и холодно. — Можем продлить партию на десять минут, если вы настаиваете.

Я ведь был дисциплинированным игроком и уважал правила. Никто не воспользовался моим предложением, даже сам хирург…

Несколько раздач прошли в полном молчании. Удача все еще не изменила мне, и я пользовался ею вовсю, главным образом, чтобы уязвить Астарджиева. Например, он открыл карты на великолепном фулл-максе, но я удачно пополнил комбинацию и выложил на стол колер. Удар был чувствительным, а сумма, которую он потерял, — весьма солидной.

Отсчитав мне фишки, Астарджиев очаровательно улыбнулся и мягко, почти нежно спросил:

— Асен, ты смотрел вчера вечером телевизионный театр? По-моему, этот Обрейков — прирожденный драматург, давно уже я не видел столь тонкой и законченной пьесы… Э, постановка могла быть и более удачной, но и это, по-моему, — событие…

Я помолчал и ответил, стараясь выглядеть беспристрастным:

— Постановка, действительно, неплохая. То, что пьеса тебе понравилась, свидетельствует и о режиссерской удаче…

И почувствовал, что мой тон далек от объективности.

Никто не проронил ни слова, но я заметил, как Астарджиев довольно сощурился. "Ну и дурак же я! Он наверняка знает о моем отношении к Обрейкову, иначе не подбросил бы мне такую приманку! А я тут же попался на удочку!"

— Плачу втройне! — раздался голос моего противника.

Я отказался от участия, и в ту же секунду до меня дошло, что он блефовал. "Все-таки он своего добился, мерзавец!" Я решил взять себя в руки, но тут вдруг вмешался Даво:

— Да, пьеса что надо! Кто б подумал, и это "бедный Лазарь"!

Я метнул в его сторону убийственный взгляд. Как правило, он не решался мне противоречить, а мое мнение ему было прекрасно известно… Что же это было — неожиданный бунт на корабле или просто подражание приему, принесшему доктору успех? Для завершения картины отчаянных коллективных действий не хватало лишь, чтобы и поэт-барин высказался в защиту Обрейкова!

При раздаче я вновь получил три туза — сегодня вечером тузы прямо-таки валом валили ко мне — невинно улыбнулся и объявил тройную ставку.

Астарджиев взглянул на меня исподлобья, на секунду задумался и поднял ставку еще в три раза. Владел он собой превосходно: вероятно, у него на руках был кент и он хотел еще раз обвести меня вокруг пальца, но на этот раз номер не пройдет. Я принял его предложение, вытянул еще две карты и, не взглянув на них, объявил "банк".

Доктор колебался лишь мгновение, а затем спокойно уплатил. Оказалось, у него на руках был фулл, полученный при первой раздаче, а я так и остался с тремя тузами… И почувствовал, как мое хорошее расположение духа стремительно тает. По старой привычке я попытался переложить вину за свои последние неудачи на Даво и сорвать на нем злость, но он окончательно сник от своего невезения. Его смешные торчащие уши, казалось, обвисли еще больше. Я давно заметил, что уши у него были безошибочным барометром настроения, и меня захлестнуло сочувствие к моему старому другу…

После удара, нанесенного мне фуллом, удача отвернулась от меня. Интуитивно я чувствовал, что все дело в докторе, а точнее — в невинно заданном им вопросе о пьесе Обрейкова. Стоило отдать должное такому умному и вероломному ходу! И я примирился, поняв, что к концу игры спущу весь свой выигрыш.

Так оно и вышло. Когда мы окончили, единственно Астарджиев оказался в выигрыше, мои доходы почти сравнялись с начальной ставкой.

Я отвел Даво в сторону, отсчитал пятьдесят левов и протянул ему.

— Отошли их маме! Ты опять забыл вовремя напомнить мне об этом!

И поскольку он отрешенно хлопал ресницами, явно анализируя в уме ход игры, я не выдержал и дал волю чувствам:

— Сегодня ты играл слабо, просто отвратительно!

Даво криво усмехнулся, но ничего не ответил. Он сунул деньги в карман, затем оглянулся и шепнул мне на ухо:

— Завтра после обеда будь в полной готовности! В пять часов я за тобой зайду.

8

Зазвонил телефон.

Поколебавшись одну-две секунды, я все же вышел в коридор и снял трубку. Раздался глухой женский голос.

— Товарищ Венедиков?

— Я вас слушаю.

— Дядя Асен, это Тамара говорит… — голос сорвался, и я тут же сообразил, что необходимо сказать полагающиеся в таких случаях слова.

Звонила дочь Симеона Перфанова.

— Прими мои соболезнования… я узнал из газет…

— Благодарю… Вот и он ушел вслед за мамой, так неожиданно.

Я молчал, чуть нервно выжидая, не ударится ли Тамара в описание подробностей.

— Похороны сегодня в одиннадцать, — добавила она уже спокойным, деловым тоном. — В Доме покойника, на центральном кладбище.

— В одиннадцать? — машинально повторил я, а дочь Перфанова, наверное, приняв это за знак согласия, поспешно попрощалась и повесила трубку.