Провинциалка

Я раздраженно отставил стакан и завертел головой в поисках официанта. И тут же осознал, что мой гнев вызвал не Шарло, а человек с глазами сыча, этот надоедливый тип, казалось, оставивший после себя мокрое пятно на скатерти, распустил слюни… Как хорошо все складывалось до обеда и как резко все переменилось! Я почуял неприятности еще в тот момент, когда наткнулся взглядом на его противную физиономию… Может быть, не следовало мне сегодня играть в карты — обдерут, как липку! Но партия была назначена на два часа, никакая земная сила не могла отменить ее, и мне оставалось лишь смириться со своей участью!..

3

Произошло именно то, чего я боялся — меня ободрали, как липку! Еле наскреб стотинки, чтобы заплатить таксисту, подбросившему меня к ателье Мари-Женевьев.

К счастью, погода опять испортилась, моросил противный мелкий дождик, и Мари предложила никуда не выходить. Она была чуть ли не единственной женщиной в моей жизни, не любившей злачные места, и это, наверное, ее и погубит…

В центре ателье торчал мольберт. Я скользнул взглядом по полотну. Картина — почти оконченная — изображала обнаженную девушку, лежащую на животе перед старинным граммофоном с огромной трубой.

— Что это? — удивленно спросил я.

В прошлый раз этой картины не существовало, и Мари никогда до сих пор не рисовала обнаженное тело.

— Это для фильма! Главный герой — художник, и в его ателье должны быть картины.

Недавно один молодой режиссер пригласил ее художником-постановщиком в свой первый художественный фильм. Я был знаком со сценарием (автор — опять-таки молодое дарование) и не испытывал особого воодушевления.

— А удастся ли тебе нарисовать картины так, чтобы не поняли, что их рисовала женщина? — скептически взглянул я на нее.

Мари-Женевьев оживленно моргнула своими белесыми ресничками. На ней было длинное, до самого пола, довольно широкое платье. Коротко подстриженные прямые русые волосы обнажали по-мальчишески тонкую шею. На нежной розовой коже чуть проступали пятна — будто она только что мыла лицо очень холодной водой. У нее был вздернутый нос и широко распахнутые глаза.

— Я постараюсь, — ответила она.

— Лично мне не верится. Но… ваше дело! А почему ты нарисовала именно эту картину?

Мари любовно взглянула на свой холст.

— Я думаю, будет интересно показать полотно в стиле "ретро", к которому наш герой питает слабость, хотя вынужден рисовать совсем другое… Разве это не свойственно большинству людей, чтобы не сказать — всем нам?.. Вот ты, например, все собираешься написать свой роман о любви, но продолжаешь гнать продукцию за бабки. Я задумала несколько серьезных картин, все откладываю их "на потом", бросаюсь из одной крайности в другую. Вообще-то в каждой творческой личности борются две души, они в постоянном конфликте… — И подытожила с плутовской улыбкой: — Художники в Болгарии покончили с классовой борьбой, но борьба в их душах будет существовать вечно!

"Что за чушь ты несешь, дорогуша!" — подумал я, растянувшись на низенькой софе, покрытой оранжевым родопским китеником[4].

В просторной мансарде было тепло и уютно. Пестрая ширма закрывала угол с ведрами, красками и кистями. Занавеска из той же материи прикрывала квадратное окно на скошенном потолке.

Мари-Женевьев выключила сильную лампу у мольберта, и ателье залил мягкий свет торшера.

— Ты выиграл сегодня? — спросила она, устраиваясь со мной рядом. — Похоже, проиграл?.. — Ее припухшие, всегда чуть влажные губы заскользили по моей увядшей щеке.

— Проиграл! — И поскольку мне не хотелось вдаваться в подробности, попросил ее принести чего-нибудь выпить.

Она принесла два пузатых бокала и плеснула в них коньяку. Я сделал большой глоток, притянул ее к себе и почувствовал сильный аромат ментола — запах ее неизменной жвачки. Мне не хотелось ее целовать, и, чтобы не выдать себя, я вновь отвел взгляд — к холсту с обнаженной девушкой.

Внимательно присмотревшись, я подумал, что и этот девичий бюст, и бедра, и чуть закругленные икры кажутся мне смутно знакомыми. Вдруг до меня дошло, что это, в сущности, автопортрет. Мари-Женевьев нарисовала свое собственное тело, чуть изменив и кое-где усилив некоторые размеры и пропорции.

Я мельком взглянул на нее, стараясь не встречаться взглядом. Наверное, и сегодня, как всегда в дни наших встреч, под ее широким бархатным балахоном не было совсем ничего. Но и эта мысль не вызвала у меня никаких эмоций.

— И что же вы собираетесь сказать этим вашим фильмом? — ввернул я с напускной строгостью, вновь пригубив коньяк.

Мари-Женевьев неохотно ответила:

— Ведь я тебе уже объясняла: речь идет о самовыражении молодого художника — обычного молодого художника без связей, протекции и без опекающей семейки, к тому же с весьма независимым характером… Но это — лишь поверхностный слой, гораздо важнее второй — глубинный…