Провинциалка. Дорога назад

Он лишь в своё тело меня вжимает и молчит. Ни слова не говорит. А мне сейчас так необходимы его слова. Хотя бы кусочек сладкой лжи, что всё наладится, обойдётся, что он вернётся ко мне. Но он молчит…

– Матвей… Я хочу малыша родить нашего, чтобы ты рядом был. Хочу видеть, как ты на руки его возьмёшь, – а слёзы градом по щекам, топя меня в солёной безысходности. – Не молчи, прошу… Скажи мне что-нибудь. Скажи.

– Не плачь, маленькая. Я всегда рядом, – отстраняет меня от себя, а мне воздуха не хватает, как будто перекрыли доступ кислорода в лёгкие, там сжимается всё и горит от рыданий, что раздирают изнутри. – Тебе нужно лишь немножко потерпеть. Я не знаю сколько, Стеш. Не могу пообещать, что завтра мы будем вместе. Но ты должна ждать. И беречь нашего ребёнка. Нельзя плакать, нельзя истерить. Нельзя убегать от Самсона и принимать помощь чужих людей. Нельзя мне перечить. Повтори! – и встряхивает, стискивая своими руками мои плечи, а мне выть хочется от его прикосновений и в то же время кричать от счастья.

Я повторяю, сбиваюсь, всхлипываю, а он заставляет меня снова и снова произносить эти слова, пока я не проговариваю их с холодной сталью в голосе, понимая, что он прав и по-щучьему велению ничего не будет. Я должна быть сильной. Ради него, ради малыша. Ради нас.

– Обещай, что будешь послушной и больше не станешь делать глупости, – требует, а я киваю, не в силах больше говорить.

– Обещай!

– Обещаю…

– Хорошая девочка, – гладит меня по щеке, целует нежно, но требовательно, как умеет только Север.

– У тебя лицо… Что это? – касаюсь пальцами свежих ссадин, а он лишь улыбается.

– Упал, – а в глазах искорки мальчишеские, игривые и сумасшедшие.

Как же, упал он… Пар, наверное, спускал на ком-нибудь. Или же…

Матвей отрывает меня от пола и на деревянный стол усаживает, а я теряюсь в его взгляде – голодном, бешеном. В руках его сильных, со сбитыми костяшками, таю.

– Хочу тебя, кошка. Так хочу, что яйца сводит. В глазах темнеет! – и джинсы на мне раздирает.

Не расстёгивает, а именно разрывает. Слышу стук пуговицы об пол и его поспешные движения. Как ширинку расстёгивает и пристраивается между моих ног. Проводит пальцами по моему влажному лону и рвано выдыхает.

– Вот теперь верю, что скучала! – и одним быстрым, яростным движением в меня входит.

Глубоко и сладко, аж искры из глаз и удовольствие так ощутимо, что каждую клеточку судорогой сводит. А он в глаза смотрит и вколачивается в меня со шлепками. Стол ходуном ходит, стул, кажется упал, но нам плевать. Лишь глаза в глаза, тело к телу.

Стараюсь прижаться к нему теснее, как можно больший участок его обнаженного тела почувствовать. Чтобы потом не мыться сутки и запах его на себе ощущать, упиваться им и снова выть от дикого счастья и ждать следующей встречи.

* * *

Смотрю в глаза её кошачьи – они слёз полны. А я не могу её прогнать. Должен, да нихуя не могу. Это же как сердце себе выдрать и выбросить.

Застёгиваю ширинку, стараясь не смотреть на неё. Не могу. Если взгляну не отпущу. А отпустить придётся. Из рук моих вырвут её, кошку мою, и уведут. Я глотки рвать буду, решетки грызть, но ничего сделать не смогу с этим. Я на зоне, где места нет чувствам и душевным мукам. Тут только злоба, ярость, кровь. Дашь слабину и всё… Укокошат к хренам собачьим.

– Одевайся, Стеш.

Она всё так же на столе сидит с разведенными в стороны ножками, а на столе сперма моя – из неё вытекает. И я клянусь, что ничего более возбуждающего никогда не видел. Смотрит на меня глазищами зелёными, обволакивает их глубиной.

– Давай, маленькая. Мы не в гостинице. Ну же, Стеш! – повышаю на неё голос и она нехотя сползает со стола.

Склонив голову одевается, а я вижу – плачет. У самого внутри всё кипит от желания прижать к себе, да некогда уже. Ворон и так, думаю, нехило всех подмаслил, чтобы свидание дали. А я должен ещё с ним поговорить. Не зря же он припёрся. Понятное дело, конечно, что Стеша его нашла и попросила. Только Костян сам-то припёрся не просто так.

– Я не хочу уходить… Костя сказал, что я могу остаться на пару часов…

– Мне плевать, что Костя сказал! Тебя не должны здесь видеть! Синий тебя пасёт всё время, не понимаешь, дура?! – ловлю в её взгляде боль обжигающую и тошно так… знала бы ты, маленькая, как мне тошно от своих слов. – Костя может вертухаев и купил, а твой хвост куда дели?

– Он сказал… Запутал следы, – всхлипывает протяжно, тяжело. – Матвей…

– Рано или поздно поймут где ты! А я не хочу, чтобы ублюдок снова тебя похитил! Ты сейчас не только о своих желаниях думать должна! – рывком к себе её притягиваю и ладонями к животу ещё плоскому прикасаюсь. – О нём должна думать. Ты его хранить должна, пока меня нет, поняла?

Кивает, смахивает слёзы и, прижавшись к моим губам свои, шепчет:

– Мы будем тебя ждать. Слышишь? Мы дождёмся, – суёт мне в руку бумажки какие-то.

Уже потом, в камере, я достану их из-за пазухи и пойму, что это… Буду биться башкой о стену, сжимая в руке чёрно-белые картинки с узи.

* * *