Провинциальная история

С вытертою до бела ступней и дырочкой, стыдливо перехваченной парой красных ниток. Видать, сам шил, решив, что носки показывать никому не станет.

Сапог Стася натянула обратно, ибо вид постороннего носка ввергал ее в отнюдь не сказочную печаль.

— Я не хочу его целовать! — сказала она Бесу, который за попытками утащить молодца наблюдал с немалым интересом. — Совершенно! Может… может, он чеснок ел! Или курит. Или вообще… мало ли, вдруг здесь женщинам вообще нельзя целоваться!

Бес молча и с видом пресосредоточенным принялся вылизывать правую лапу. То есть он свое дело сделал, а дальше — Стасины заботы.

— И… и…

Она топнула ногой, вымещая злость, но лес остался равнодушен, молодец — недвижим. Вот… бросит она его! Если до сих пор волки не сожрали, то, глядишь, и до утра дотянет. А может… посидеть и подождать? Хотя… ждать придется долго.

Стася вздохнула.

И наклонилась к самому лицу… ничего, симпатичный, даже сказочно красивый, а потому веры ему никакой, потому как в реальной жизни сказочные красавцы не встречаются, а если и встречаются, то не Стасе. И этот… может, его покатить? Бочонки же катают.

Стася попробовала, но сил ее хватило лишь на то, чтобы перевернуть типа лицом в мох. И то далось нелегко.

— Твою ж… дивизию, — сказала Стася и, смахнув пот со лба, присела. На молодца. А что, она не тяжелая, ему же, как выяснилось, все равно.

Докатить не докатит.

Тащить у нее еще хуже получается. Бросать… жалко. Целовать страшно.

И вправду, мало ли чем этот вот поцелуй закончится…

— Нет, я серьезно, — она почесала нос и попыталась отряхнуть кафтан, к которому прилипли старые листья, паутина и еще, кажется, дохлый жук. — Жалко ведь человека…

Бесу человека жалко не было.

Совершенно.

— Думаешь, все-таки целовать? — Стася поерзала. Следовало признать, что сидеть на человеке куда удобнее, чем на земле.

Теплее.

— А если не поможет?

Кот посмотрел с прищуром. Мол, ты сперва попробуй, а уже потом дальше думать будешь.

— Значит, придется…

В самом-то деле… что она… будто не целовалась никогда. И вообще, можно представить, что это даже не человек, а… памятник. Или знамя. Да. Будто она, Стася, целует знамя потому что… потому.

Для начала пришлось молодца перевернуть на спину.

— Вымазался-то как… — покачала головой Стася.

Ну и как его целовать-то?

То есть ей, конечно, случалось и целоваться, и не только целоваться, но вот все равно почему-то было на редкость неудобно. Стася осмотрелась, убеждаясь, что в лесу находится одна.

Бес не в счет.

Вздохнула.

Наклонилась и, закрыв глаза, быстро чмокнула незнакомого — вот до чего докатилась-то! — молодца в губы. В голове вертелось что-то про уста сахарные с ланитами вкупе.

— И что дальше? — Стася посмотрела на кота.

Кот на Стасю.

И оба — на молодца, что продолжал лежать, притворяясь мертвым.

— Мр…

— Думаешь, недостаточно старалась? — Стася, облизав палец, зачем-то стерла со щеки молодца пятно. — А если вообще…

Она махнула рукой, пытаясь выразить невыразимое: идея-то бредовая.

— Я, конечно, еще раз попробую, но…

Домой хотелось.

И чем дальше, тем сильнее. А вот бросать этого подозрительного типа, так совсем не хотелось. И не из любви к ближнему, просто не повезло вот Стасе совестливой уродиться.

Она вздохнула.

Закрыла глаза и наклонилась, осторожно коснулась губами губ…

Глава 14 О магах, ведьмах и ночных знакомствах

Глава 14 О магах, ведьмах и ночных знакомствах

 

Жила-была ведьма. Сама виновата.

Народная мудрость.

 

Давным-давно, когда в Ежи только-только очнулся дар, а случилось это после очередной болезни, вымотавшей его до предела, никто-то сперва не понял, что произошло.

И отчего вдруг огонь из печки выскочил, пополз к Ежи, который возле этой самой печки грелся.

Матушка испугалась, закричала.

И сестры подхватили крик, не потому что испугались, просто были в том возрасте, когда старательно пытались казаться взрослыми, а потому повторяли за матушкой все, что бы она ни сделала.

Папенька прибежал на крик.

И дворня.

На Ежи набросили одеяло, сшибли с лавки. Он еще, помнится, пребольно локтем о пол ударился. А папенька хлопал по одеялу, пытаясь погасить пламя. Тогда от испуга и обиды Ежи заревел во весь голос, и этот его хриплый рев напугал всех еще больше.

Тот момент врезался в память.

Сколько лет прошло, а Ежи до сих пор помнит, что озноб, его мучивший, с которым не справлялись ни пуховое одеяло, ни горячие бульоны, и то, странное, тяжелое, что ворочалось внутри него, и собственное желание согреться и жар, что вспыхнул во всем теле, грозя испепелить.

Матушкины испуганные глаза.

Сестер.

Отца…

И огонь, что погас не сразу, напоследок-таки вырвавшись из-под контроля, он оставил следы на руках. Вывести их не получилось даже после…

…огонь вернулся.

Тот самый, из печи, не кухонной, огромной, которою заведовала Микитична, женщина мрачная и неспешная, но домашней, выложенной изразцами. Печь эта и топилась-то отдельно от кухонной, изразцы давно уж пожелтели, а синие узоры на них стали бледнее.

Огню узоры нравились.

И печь тоже.