Провинциальная история

Известие о том, что Диманка затеяла бракоразводное дело, основательно выбило его из колеи. В тот же вечер он связался с женой по телефону, но она отказалась обсуждать свое решение, дав понять, что это уже ни к чему. Он спросил, все ли она обдумала как следует. Из ее ответа следовало, что думать больше не о чем.

— А Константин? — впервые за многие годы назвал он сына полным именем.

— Это наше совместное решение, — обожгли его слова Диманки.

Тут Караджов решил пустить в ход свой последний козырь — угрозы: напомнил, что он не какая-нибудь пешка, намекнул на свои связи, которые он не хотел бы использовать против самых близких ему людей — Диманка откровенно рассмеялась, — но которые, в конце концов, могут испортить им всю обедню, уж кому-кому, а ей-то следовало бы знать его нрав.

— Знаю, как же, — ввернула Диманка, — Что еще ты имеешь сказать?

Должно быть, она действительно решилась. Надо попытаться встретиться с ней. В разговоре с глазу на глаз можно и упросить ее, заговорить зубы, попытаться рассеять подозрения, смягчить ее гнев — он, что ни говори, с поличным не пойман, улик никаких нет, одни только сплетни да наговоры. Что Диманка знает и чего нет? Об этом у него было самое смутное представление. И каким образом об истории, случившейся в Брегово, узнали его домашние? Когда он заводил об этом разговор с Марией, она тоже пожимала плечами.

На предложение встретиться Диманка ответила категорическим отказом. И тогда, поняв, что все средства исчерпаны, Караджов заявил, что принимает вызов и будет драться до конца.

— Имейте в виду, я лишу вас и отцовства, и имущества! — угрожающе крикнул он.

Диманка повесила трубку.

В действительности он и не собирался этого делать, его просто зло взяло. Если трезво смотреть на вещи, то не в его интересах разжигать страсти, поднимать шум, скорее наоборот — пусть дело о разводе решается тихо, при закрытых дверях. И он должен пожить какое-то время тихо, скромно, пока все уляжется, пока и он сам сможет справиться с охватившей его тревогой и неуверенностью.

И Караджов действительно зажил особняком. Не стал заводить новые знакомства, отказался от флирта со своей секретаршей, ужинал дома по-холостяцки, потом или сидел у телевизора, или зачитывался историческими очерками о Болгарии, которые собирал с давних пор. Это было настолько познавательное и увлекательное чтение, что он не мог оторваться. В поздний час какое-нибудь прочитанное слово или выражение способны были вернуть его в прожитые годы, к Диманке, Марии, к Стоилу, ему приходили на память какие-то житейские подробности, большей частью неприятные, он уже готов был пожалеть о некоторых своих поступках, но к чему могло привести его сожаление — к раскаянию? Нет, он не из тех грешников, которые, едва согрешив, уже думают о раскаянии и искуплении грехов. Больше того — он не испытывал к таким людям уважения. Если уж ты способен грешить, то будь настоящим мужчиной и делай это во имя греха, а не морали. Да, он грешник, еще с молодости, таким он и останется, хотя порой ему бывает нелегко, особенно в последнее время, из-за этого развода, так поразившего его. Он давно разлюбил Диманку — если юношеское увлечение можно назвать любовью, но привычка осталась, остались вместе прожитые годы и их Коста — а это нечто такое, от чего так просто не откажешься, не выкинешь из души, не бросишь на тротуаре.

Последние дни и ночи он все больше убеждался в том, что не новая должность станет главной вехой в его жизни, а развод. Отныне он останется один — вот в чем будет коренная перемена. Ничего страшного он в этом не видел — подумаешь, дело какое! — но одиночество, к которому предстояло привыкать, угнетало его. Стефка — в ее-то годы! — решилась стать матерью. Шаг, судя по всему, весьма рискованный, а он отказывается от своего Косты, словно речь идет о случайном, чужом человеке. Конечно же, он не отказывается, как-никак, родная кровь, он просто устраняется — но ведь сын это первый сделал! И в этом было что-то неладное. Мог ли он себе представить подобные взаимоотношения со своим отцом, с бай Йорданом Караджовым? Абсурд. А вот для сына и внука бай Иордана абсурд оказался необходимостью. Но не только в этом дело, самое неприятное в том, что трудно предвидеть, как к этому отнесется вышестоящее начальство. Ведь всякие там Боневы и Храновы способны поднять такой шум, что за ним неизбежно последуют выводы, а с этим шутить нельзя.

Сейчас ты должен быть терпеливым и держать ухо востро, советовал он себе. В этой жизни возможны не только победы, но и поражения. Миллионы людей сходятся и расходятся, может быть, к пользе для обеих сторон, так что, может, это и для тебя обернется пользой. Живи себе спокойно и посматривай в завтрашний день. Да перед начальством не плошай.

12