Провинциальная история

Торжество уже шло на убыль и грозило превратиться в традиционную скуку: разделившись на группы, гости все больше погружались в служебные темы. То, что полагалось сказать по случаю проводов Хранова на пенсию, было уже сказано. Хвалы Саве Хранову были возданы, и больше, чем он того заслуживал, подарки были вручены, пожелания выражены. Желали ему в основном примирения с судьбой: отныне и впредь Саве Хранову вменялось в обязанность следить за газетами и за своим кровяным давлением, радоваться внукам и солнцу. А слова о том, что он мог бы еще оставаться в боевом строю, звучали скорее как утешение.

За длинным столом сидели работники окружкома, директора и секретари парткомов, инженеры, председатели общественных организаций, главный редактор местной газеты. Вокруг вертелся, щелкая своим аппаратом, фотограф Бедросян, мастер фотоэтюдов, председательское место занимал Бонев — порядок есть порядок. В центре восседал сам Хранов, опекаемый Дженевым и Парушевым, секретарем по идеологическим вопросам. Напротив них расположились другие секретари, рядом с ними — заведующие отделами, заведующие секторами, инструкторы. А в самом конце скромно молчал технический персонал, располневшие женщины с усталыми лицами. Стереопроигрыватель опять заиграл вальс, но желающих танцевать не оказалось — в этом зале танцы никогда не устраивались, так же как и застолья, сегодняшний банкет был исключением. Музыку выключили, спели «Гей, Балкан…», и группы стали распадаться на группки — тоже по иерархическому признаку.

Наблюдая за людьми, Бонев думал о том, как можно было бы по-другому проводить на заслуженный отдых старого Хранова. Так ли уж обязательно устраивать какое-то особое чествование? Бай Сава, как и любой другой, служил нашей общей идее, посильно трудился и получал за свой труд. Только ли за труд?

Он бросил взгляд на Дженева. Ему было известно, сколько получал один и сколько — до недавнего времени — другой. Но странная вещь: он не мог себе представить Стоила с кошельком в руках. Другое дело бай Сава, его пухлый потертый бумажник наверняка был для него ближе, чем народные миллионы, которые больше занимали Стоила.

Вот Дженев предлагал тост. Но что это был за тост — две фразы в честь виновника торжества и пять-шесть в честь болгарина, которому нелегко далась большая индустрия. Брался он за нее как бог на душу положит, а под конец дошел до того, что стал наводить марафет, чтобы пустить пыль в глаза. Так прямо и сказал: чтобы пустить пыль в глаза… Да еще добавил: «Здесь есть специалисты, пусть они меня простят за это, чтобы не прощать потом наедине».

Чудак.

Бонев задумался. Когда некоторое время назад, после мучительного разговора у Дженева, он излагал наверху идеи будущего секретаря по промышленности, конечно, предварительно ужав и упорядочив их, им владели сомнения, каких он давно не испытывал. Человек уравновешенный, с весьма средними познаниями — в этом в моменты раздумий приходилось отдавать себе отчет, — Бонев понимал, что в предложениях Стоила таится риск, как во всякой неизвестности, может, даже больший. На первый взгляд ничего особенного, но ведь речь шла об объективности критериев, а это дело не такое уж простое. Удастся ли решить его с помощью коллегий, опытных норм и прочего или они посеют лишь сбивающие с толку иллюзии, которые потом придется не то что жать — вырывать с корнем?

Именно это нельзя было предрешить, и бывали минуты, когда Бонев сожалел, что остановил свой выбор на Стоиле. Может быть, он действительно больше годен для какой-нибудь кафедры, для теоретических диспутов, для роли советника или эксперта? Кто знает…

Два прошедших месяца Бонев пристально следил за первыми начинаниями Дженева, за тем, как осторожно он все ощупывал и предварительно изучал. Стоил внес предложение назначить Крыстева директором завода, Батошеву — заместителем по производству, а Миятева — директором химического завода. Заготовили письмо в центр. По вечерам у Дженева собиралось множество народу. Наведывались Крыстев, Миятев, Белоземов, Батошева, инженеры и экономисты других предприятий. Иногда заводские специалисты собирались в окружкоме. Бонев не зная, о чем там говорилось, что обсуждалось, но нисколько не сомневался, что Стоил ничего важного от него не утаит. Кроме того, как ему стало известно, Стоил встречался на предприятиях с рабочими и техниками, раздавал письменные анкеты и настаивал, чтобы в них писали правду, только правду…

В зале стоял унылый шум, в одном углу уже играли в шахматы. Раскрасневшийся от вина и нервного напряжения, Сава Хранов пребывал в торжественной неподвижности и время от времени отвечал кому-нибудь с важным видом, хотя чувствовал себя внутренне надломленным. Надо уделить старику немного внимания, подумал Бонев, но в этот момент к нему подошел Стоил. Они сели в сторонке — потолковать без повестки дня, как выражался Бонев.

— Ну рассказывай, Стоил. За жизнь? За любовь? — начал Бонев, перенося бокалы. — О работе я не спрашиваю.

— И за любовь тоже? — удивился Дженев.

— Существует же такая присказка…