Провинциальная история

Машина вонзилась в стелющийся по шоссе зимний сумрак, под колесами шуршала слякоть, но частый хруст напоминал о надвигающейся стуже, которая присыплет дорогу сахарком и сделает езду приятней, но и опасней. Время от времени он тянулся к ручке приемника, чтобы нащупать в эфире что-нибудь особенное. Наконец нашел станцию, передававшую классическую музыку. В благородном звучании оркестра слышались голоса фагота и кларнета, который Караджов принял за флейту. Его слух ловил сложные переплетения звуков, погружал их в память, и они омывали бледное похорошевшее лицо Леды, стоящей на сцене, расплескивались по залу и снова вливались в него, сидящего в первом ряду. Слабые импульсы далеких миров… Но ему и этого было достаточно: он испытывал нежность к зачарованной Леде, к ее необычной профессии, пьянящей, словно вино, — божественная смесь чувства, мастерства и экстаза, которую он хорошо знал и ценил… Машина окружила его теплом, уютом и почти самостоятельно выбирала дорогу, оставляя в стороне канавы, поля и ямы. Вдали замерцали огни села, чьи дома скучились, словно стадо, чтобы было теплей среди всеобщей стужи, спускающейся по синеющим бокам гор. Так, мчась между реальностью и воспоминаниями, Караджов убеждался, что не способен жить в мире иллюзий и грез, они лишают его сил, энергии, веры в себя. И он опять стал вертеть ручку приемника, до тех пор пока не послышался щелчок.

Караджов подъехал к городу уже около полуночи. Закутавшись с головой в туман, город спал, улицы и площади пустовали, шальной ветер листал разодранные афиши, неоновая змея аптечной эмблемы все так же тянулась в купель, полную яда и надежды, далеко внизу румянился, как диковинный плод, выложенный огоньками контур заводской трубы. А в двух кварталах отсюда стоял его бывший дом.

Караджов не посмотрел в ту сторону, не убавил и не прибавил скорость, он просто проследовал мимо — так будет лучше всего. Где-то недалеко, на противоположном склоне, дженевский дом, тоже наполовину опустевший. Нога посильнее нажала на газ, машина проскочила бульвар, пересекла нижнюю площадь и, юркнув под железнодорожный мост, вышла на простор. Здесь ему был знаком каждый поворот, каждый бугор, каждое дерево. Вся окрестность, освещенная призрачной луной, спала голубоватым зимним сном. Ветер утих, деревья застыли, как заколдованные, и у Караджова было такое чувство, словно машина, попав под гипноз этого мертвенного покоя, бесшумно плывет без руля и без ветрил.

В Брегово его встретил старый шелудивый пес с угасшим взглядом. Должно быть, бездомный, а может, ревматизм его доконал или бессонница, во всяком случае, не от хорошей жизни бедняга бродит по селу в такую пору. Караджов остановил машину перед родительским домом, ему вдруг показалось, что он стал больше. Это от холода, сказал он себе. Где холод, там не чувствуется уюта. Он основательно проголодался, но сперва надо было обогреть комнату. Плоские физиономии двух электрических рефлекторов быстро разрумянились и засверкали. Караджов присел между ними, растер одеревеневшую поясницу. Вспомнилась ночь, проведенная с Марией, и он подошел к заиндевелым окнам. Верхние стекла иней не тронул, и его глазам открылась освещенная луной долина. Время сна или разбоя. Как давно он бродил по этим местам, щедрым летом и таким пустынным сейчас. Удастся ли ему еще когда-нибудь выкроить время и найти желание снова приехать сюда, пройтись по этой долине?

Его внимание привлекла какая-то бумажка у двери. Караджов развернул ее и с изумлением прочел записку. Что это — предупреждение или проклятье? Значит, Мария приезжала даже сюда, чтобы подбросить ему этот пасквиль… И крест поставила. Пальцы методично изорвали листок в клочки, затем скатали их в крохотный плотный шарик.

В чулане Караджов обнаружил свои старые брюки, взял резиновые сапоги, в которых ходил на рыбалку. Нашел и отцовский полушубок, довольно ветхий, с заплатами на локтях и залоснившимся воротником. Под кожушком лежала расплющенная барашковая шапка. Он переоделся, обмотал шею шарфом, надел вязаные рукавицы и почувствовал себя каким-то приземистым и слишком уж плечистым. Ноги тут же согрелись в шерстяных носках и пришли в движение, истосковавшись по пешему ходу. Караджов стал спускаться по внутренней лестнице, вспомнил, что здесь они затаились с Марией во время той памятной осады, и решил вернуться за ножом. Надо взять, мало ли что может случиться.