Провинциальная история

Евлогия густо покраснела — она не приняла во внимание самого главного! А он продолжал ковылять, равномерно припадая на одну ногу, гордо, независимо. Она ощутила горечь во рту, ей хотелось догнать его и извиниться, но руки круто повернули руль в обратную сторону.

Мощный клаксон оглушил ее, она обернулась и увидела трясущийся автобус, бранящегося шофера, которому внезапно загородили дорогу. Они разминулись в каком-то волоске друг от друга. Как добралась до лаборатории, Евлогия не помнила. Запомнилось только, что весь день ее преследовали неудачи, а горечь во рту сохранилась до самого вечера.

Прошла неделя, в течение ее она часто вспоминала случившееся и всякий раз презирала себя; потом это прошло. В следующий понедельник но пути в лабораторию Евлогия опять увидела его на остановке. В первое мгновение она решила проехать мимо — ведь он этого хотел? Потом подумала, что лучше просто помашет ему рукой, но, подъехав ближе и увидев его палку, неожиданно для самой себя остановилась.

— Доброе утро.

Он кивнул.

— Я вовсе не собралась вас жалеть, садитесь.

— Это что, приказ? — с иронией спросил он.

— Садитесь, садитесь!

Вена на его шее вздулась.

— Что вам от меня нужно?

— Последний раз предлагаю, садитесь!

Ева помогла ему удобнее устроиться на сиденье, шепнула про себя: что со мной происходит, я совсем рехнулась? — и так нажала на газ, что машина с пробуксовкой рванулась с места.

Так началось их странное знакомство. Евлогия представилась скупо, об отце распространяться не стала. Он был еще более краток: чертежник в проектной организации, живет в Кючук-махале — ныне квартал «Заря», родители у него рабочие, сестра учится в техникуме. Больше года он не работал, ему сделали операцию, но неудачно.

Оказалось, что они почти ровесники, только она училась в женской гимназии, а он — в строительном техникуме. Больше вроде бы не о чем и говорить. Евлогия догадалась спросить, чем он увлекается. Выяснилось, что он рисует, так, для себя. Посредственно. Откуда он знает, что посредственно? Сам так решил, откуда же. Раз не прошел в архитектурный…

По настоянию Евы они встретились после работы и поехали в кино. Смотрели фильм Тарковского «Рублев». Потом зашли выпить по чашке кофе, все еще возбужденные увиденным на экране. Он молчал, это ему шло. Ева поинтересовалась, всегда ли он такой молчаливый или только сегодня.

— Прежде я был более разговорчив.

— Когда прежде? — не догадывалась она.

— Мальчишкой. До того, как разбился на лыжах.

— Где это случилось?

— Тут, за городом. Очень крутой был спуск.

— Напротив пивоварни?

— А вы откуда знаете?

— Догадалась. И как же это произошло?

— Не надо меня спрашивать, — попросил он.

— Я не любопытна, — отступила она. — Понравился вам «Рублев»?

Он ответил, что в фильме есть что-то таинственное, людей и природу видишь в нем сквозь какую-то вуаль.

— А сам Рублев?

У него не было ясного ответа.

— Какой-то он мятущийся, этот человек.

— А мне он нравится. В этой жизни только так и надо поступать!

— Как? — недопонял он.

— Упорно добиваться своего. Даже с упрямством.

— Если оно есть, — то ли с досадой, то ли с сожалением заметил он.

— Вы, конечно, покажете мне свои рисунки… картины, — поправилась Евлогия.

Он ответил, что нет.

— Я так и знала, — покачала головой Евлогия. — Но как-нибудь вы мне все-таки позволите посмотреть на них, верно?

— Как-нибудь… Когда мы уже не будем знаться.

— Будем, Петко, что нам помешает?

— Время, — просто ответил он.

— Время, говорите… А если мы его осилим?

— Извините, но вы так говорите из жалости ко мне. Может, вы добры, может, честолюбивы, откуда я знаю, но вы меня жалеете. И потом, время можно понимать по-разному.

Он прав, подумала Евлогия. Что я собираюсь доказать — какая я благородная, интересная, нетипичная?

— Хорошо, не будем говорить о времени, пускай оно само решает. Согласны?

Вместо ответа он пожал своими сухими плечами.

Встречались они редко. Иногда она привозила его к дому и отвозила до работы. По пути они договаривались сходить вечером в кино, посидеть за чашкой кофе или стаканом вина — он пил мало, но смаковал. Она предложила ему в одно из воскресений совершить прогулку, куда он хочет: в горы, к памятникам древности, по окрестным селам…

Он помолчал и вдруг спросил:

— А к морю?

Весь день они провели в шумном курортном городе, долго сидели на скалах у самой воды, молчаливые, отчужденные.

Под конец Петко сказал:

— Когда я был маленький, меня впервые привезли сюда. Море показалось мне огромным, оно круто наклонилось, чуть не падало на меня. Я ужасно испугался.

— А сейчас? — спросила она.

— Сейчас я вижу в нем друга. — В голосе Петко слышалось смирение. — Я — меченый, каждое утро дожидаюсь автобуса, чтобы сесть в него через переднюю дверь, и так будет всегда. А море вовсе не крутое, оно горизонтальное.